Шатровы (Книга 1)

Вдруг Микулаш Сокол явно прислушался. Глядя на него, смолкли и остальные чехи. Вслушался и Володя. Извне, сквозь двойные зимние оконницы, доносился сверлящий скрип снега: как если бы кто-то тупо-заостренной палкой высверливал лунку в снегу.

Ян Пшеничка весело подмигнул Микулашу:

- О! То твой к м о т р идет!

Микулаш Сокол кивнул головой.

- То - он.

И повернулся к двери; готовый встретить нового гостя.

Володя еще не знал, что "кмотр" - это по-чешски "кум", и с любопытством ждал, кто же это войдет сейчас.

Тем временем странное, прерывистое сверление снега на деревянном настиле двора прекратилось, а в сенцах послышался тяжелый пристук - дверь распахнулась, и вошел человек на деревяшке.

Вошел. Остановился. Снял солдатскую, серую, дешево-мерлушковую шапку-папаху, огладил усы и бородку и сказал с приветом и шуткою:

- Ну, здорово все крешшоны!..

В ответ ему послышалось:

- Добры дэн!

- Наздар! (Привет!)

Микулаш Сокол поспешно поставил для своего "кмотра" табурет.

Володя узнал вошедшего. Узнал и тот его. Поздоровался с ним наособицу, радушно и почтительно:

- О? Никак Владимир Арсеньевич?! Мое почтеньице!

- Егор?..

И запнулся - отчества его он не знал: на мельнице помольцев по отчеству не называли. Он покраснел от стыда.

Протянув Егору руку, сказал:

- Здравствуйте, Егор!.. Вы меня простите: не могу вспомнить, как вас по батюшке...

Егор добродушно ухмыльнулся, сощурился - хитренько и простовато.

- Ну, какая в этом беда!.. У вашего папаши на мельнице такое коловращение народу - где там нас всех, помольцев, запомнить! Да еще по батюшке! Рассмеялся. И не мог удержаться - созорничал:

- Да нас ведь п о м а т у ш к е больше привыкли!

Тут же, должно быть, спохватился, что "отроку" и не подобает слушать такие шутки, - ответил чинно:

- Иванычем по отцу величают: Егор, стало быть, Иваныч...

Затем обратился к своему "куму":

- Ну, вот, Микулаш-кум, заказ твой исполнил. Верхонки, или сказать, голицы, по-нашему, по-сибирски, я тебе состроил: вот на, примеряй, что не ладно - не серчай!

Сказав это, он вручил своему другу широкие рукавицы, желтой мягкой кожи, что надевают поверх варежек-исподок для работы, для выезда в стужу.

Микулаш Сокол зарделся от смущения, от благодарности.

От голиц исходил добротный, приятный запах свежевыделанной кожи.

Микулаш, любуясь, похлопал ими одна об одну, смущенно бормоча: "Добже, добже!"; затем передал их для осмотра Яну Пшеничке, который уже давно тянул за ними руку, и, приобняв Егора Ивановича, поцеловался с ним.

А тот, чтобы за словами скрыть свою растроганность и смущение, бормотал:

- Ну, и ладно... ну, и хорошо!.. Носи, друг, на здоровье. У нас ведь не то, что там, у вас, а Сибирь-матушка немилостивая! В стужу варегами одними и не обойдешься: персты-то живо закоченеют! Ты же и по двору работаешь: дрова колешь, и воду возишь, и на лошади ездишь. Тут и варежек, перчаток не напасешься. А главное, что персты у вас особые! Разве же я не понимаю?! У меня велико ли дело - гармонь, от скуки, а как задубеют пальцы, то и лады будто перестают слушаться. Но ведь гармошку не приравняешь же к вашему... - тут Егор Иванович не вдруг нашел слово, - к вашему действу!..

Присесть Егор Иванович наотрез отказался:

- Нет, нет, никак: делов еще много. Да и надо успеть на базар сходить - попутну подводу обратную себе присмотреть.

Он попрощался, и они вышли во двор вместе с Микулашем.

Иржи Прохазка проводил своего юного друга за ворота, и они долго не могли с ним расстаться.

И тогда Володя насмелился:

- Скажите, Иржи, вы могли бы... научить меня играть на скрипке?

Замер.

Но чех даже весь зарделся от удовольствия.

- Само себоу, само себоу, Володья! И я могу вас очен бистро научить!

- Я сегодня же спрошу у мамы. И завтра же зайду вам сказать.

- Добже, добже!

Они разговаривали, стоя на краю мостовой, за мостиком от ворот через канаву. Володя стоял лицом к воротам, спиною к улице. Вдруг на лице чеха вспыхнул мгновенный испуг, и с неожиданной быстротою и силой он схватил мальчика за рукав шинели и втянул на мостик. В тот же миг из-за угла, замедляя свой бег на повороте, вымчалась пара серых в яблоках, в дышловой упряжке, под голубою сеткой...

Опытный, осанистый, бородатый кучер, в бекеше и в бархатной угластой шапке с золотым шнуром, еще туже натянул поднятые высоко синие вожжи кони перешли на шаг.

В рессорной легкой коляске с откидным верхом сидела, слегка откинувшись, царственно-безмятежная и в то же время неизъяснимо прелестная, красивая женщина, крупная, в серой шиншилловой шубке, в серой меховой шапочке, приколотой к ее пышным темным волосам, и с такою же муфтою на коленях. У нее было нежное, светло-румяное лицо с большими жемчужно-серыми глазами.

Иржи оцепенел. Он только что хотел сказать Володе, что как же так неосторожно они стояли - разве так можно! - и не смог вымолвить слова. И не было сил отвести глаза от этого, врасплох ворвавшегося в его душу видения, от этой к н я г и н и с е в е р а - так почему-то промелькнуло в сознании бедного Иржи, - от всей ее женственно-могучей и гордой, светлой и властно-обаятельной красоты.