Шатровы (Книга 1)

Иржи досадливо поморщился, но мгновенно и погасил выражение досады на своем лице, так что гость ничего не успел заметить.

А этот именно, третий сотоварищ Прохазки, пожалуй, даже больше всех остальных понравился Володе своей внешностью. Если бы не знать, что он чех, то совсем свой, русский, с Тобола, молодой какой-нибудь помолец из окрестных сел, только-только что вошедший в года, едва лишь обородевший и обусатевший.

Светлый, жиденький ус, кончиками книзу; легкий дымок бородки, чуть означившейся по краю челюстей; скуловатое, недлинное, простое лицо и ясный, спокойно-пытливый к собеседнику и вместе с тем как бы застенчивый взор больших серых глаз.

Когда Володя вгляделся в него, подумалось: "Микулаш - это идет к нему, а Сокол - не очень!" И впрямь: была и соколиная ясность, была и спокойная прямизна в глазах чеха, а вот только неусыпно-злой, хищной настороженности, той н а г л и н к и соколиной во взгляде не было и помину.

Есть такие лица в народе: знаешь заведомо, что впервые увидал этого человека, а встретишься с ним глазами - и словно бы годы и годы провел с ним когда-то в заветной дружбе. Заговоришь - и словно зазвучат вновь некогда недоговоренные речи!

Такой вот взгляд, такое лицо было у Микулаша Сокола.

И наконец-то началась "гудба". Иржи взял скрипку. Он играл ему из чешских композиторов, играл, поясняя: "Это - из Сметаны, "Ма власт", то есть "Мое отечество"; а это вот из "Славянских танцев" Дворжака".

Какой певучий, мягкий и сильный смычок!

Володя был вне себя от счастья: вот, вот они, братья наши славяне, как хорошо, как сладостно: до слез!

Но из этого блаженного самозабвения его вывел случайный взгляд на стенные, с гирьками, ходики: часовая стрелка приближалась к трем, а в четыре у них, у Шатровых, обед. И опозданий мама не терпит: ей ведь пообедать - и опять в госпиталь! И Володя на расставании спросил:

- Скажите, Иржи, а у вас, у чехов, свой, чешский гимн или вы обязаны были петь, играть австрийский?

Иржи Прохазка гордо усмехнулся.

- О, нет, Володья, нет, нет! Наш народ пока еще не имеет свободы, но имеет свою, чешскую гимну. Хотите послоухат?

- Очень! Я сам хотел просить вас об этом.

Иржи снова приладил скрипку и уж наднес было смычок, но в это время к нему проворно и бесшумно подкатился сбоку Пшеничка и что-то шепнул.

Иржи Прохазка на один миг приостановился, решая, затем тряхнул слегка головой и сказал товарищу:

- Добже. Декуйи. (Хорошо. Спасибо.)

Потом обратился к Володе:

- Вы ест наш гост. Я вперьед буду, ве ваши чест, играт рускоу гимну: "Боже, царья храни!"

И не успел Володя ответить, Иржи заиграл.

Сбоку и сзади стукнули об пол ножки табурета. Володя оглянулся: оказывается, это Ян Пшеничка поспешно вскочил со своего места и вытянулся с поднятою головою, руки по швам.

И тотчас же, вспомнив, что полагается встать, поднялся и Володя.

Медленно, словно бы нехотя и досадуя, встал сидевший на своей койке Ярослав Чех.

"А где же тот, третий, Микулаш Сокол?"

Мальчик повел глазами по всему пространству обширной комнаты, но успел лишь увидеть распахнувшуюся в сенцы, обитую кошмою дверь да согнутую спину уходившего чеха...

"Что ж это он?!"

Микулаш вернулся, когда Иржи стал исполнять свой, чешский гимн.

И едва только смычок Иржи вывел первые мечтательно-величественные, с затаенной тоскою в самой торжественности своей звуки гимна, как все трое слушавших - и Ярослав Чех, и Ян Пшеничка, и Микулаш Сокол - вытянулись, как на часах, как на молитве, со строгими, истовыми лицами и вдруг... и вдруг запели, стали подпевать скрипке. Не выдержал - запел и Прохазка.

Мальчик был растроган. Как жалел он, что не мог соединить свой голос с их голосами в этом гордом и нежном, могучем и в то же время никому не угрожающем гимне!

Когда гимн был исполнен, Иржи объяснил Володе его слова: это было "Где домов муй" - "Где родина моя"...

Еще и во время исполнения вещей из Сметаны и Дворжака обратил Володя внимание, что сотоварищи Иржи не остаются только слушателями его игры, а то, один, то другой помавают в воздухе рукою; хмурятся, как бы с чем-то не соглашаясь, или же, напротив, вдруг проясняются лицом в счастливой улыбке полного удовлетворения.

Он и спросил теперь у Иржи:

- А товарищи ваши, они тоже музыканты?

Иржи объяснил ему, что здесь, в этой комнате, и впрямь обитают одни только музыканты - четверо их, чехов-военнопленных; и что все они под его управлением - он первая скрипка - составляют струнный квартет городского офицерского собрания.

А в заключение с чувством лукавой гордости добавил, что у них в народе даже и поговорка такая идет из старины:

- Цо чех - то гудебник!

И Володя без всякого перевода понял: что ни чех - то и музыкант!

Попрощался. Расторопный и услужливый Пшеничка подержал ему шинель и помог надеть и застегнуть ненавистный гимназический ранец. Остальные: Иржи Прохазка, Ярослав Чех и даже Микулаш Сокол, показавшийся столь неприветливым вначале, стояли полукругом возле него, гостеприимствуя, бросая последние радушные приветы, приглашая быть постоянным их гостем и слушателем.