Шатун

В словах Ицхака была большая доля истины, и даже не потому, что он на сторону Горазда стал, а просто никудышный князь получился бы из Рогволда. Это знали все: и городские обыватели, и княжья дружина, и даже Великий князь Всеволод, но тем не менее прав у боготура было больше, чем у гана. Причем прав, не самим Рогволдом заслуженных, а перешедших к нему от предков. Но ведь не всегда правы те, кто утверждает, что от хорошего семени не бывает худого племени. И боготур Рогволд тому подтверждение.

— Этак по правде твоего бога, Ицхак, будут порушены не только боготурские права, но и ганские, — охладил сам себя ган Горазд. — Тоже ведь перешли они к нам от отцов и дедов.

— Так ведь право — это только возможность, Горазд. И если бы не хватило у тебя силы и ума отстоять свое, то ты так бы и остался в мелких прислужниках при сильных мира сего. И поделом. Правда моего Бога в том, что правота всегда остается за сильным. Если способен взять, то возьми, а если не способен, то и жаловаться не на кого.

— Если каждый начнет свое хотение силой утверждать, то никакого порядка на земле не будет.

— Это если под силой понимать меч, — возразил Ицхак, — а если ум и золото, то о лучшем порядке и мечтать нельзя. А что до буйных, которые хватаются за меч без нужды, то на них нужна управа в лице кагана.

— А что, если каган, пользуясь своей силой, начнет усмирять не только буйных, но и всех прочих?

— Не начнет, — покачал головой Ицхак, — разве что совсем ума лишится. Умные и богатые — опора каганской власти. Держаться она будет только их стараниями.

— Твоими устами да мед бы пить, — усмехнулся Горазд. Тем не менее Горазду понравились рассуждения Жучина.

Ган ощущал в себе силу, а вот прав у него пока было маловато. Что же касается каганской власти, то ничего хорошего Горазд от нее не ждал. От безраздельной власти люди как раз и лишаются разума. И лучше будет для всех, если власть Битюса будет ограничена ганским приговором.

Жучин уже покинул гридню, а ган Горазд все путался между расписанных мазилкой стен, решая трудный для себя вопрос. Хотя, в сущности, выбор свой он уже сделал, захватив стол в этом граде. Оставалось только подождать, как оценят его шаг славянские боги и насколько им придется по душе ганская выгода.

— Сорока! — крикнул Горазд в приоткрытую дверь. Шустрый соглядатай немедленно возник на пороге. Горазд нисколько не сомневался, что Сорока подслушивал у дверей, но пенять ему за это не стал. Служба такая была у расторопного негодяя. На эту службу сам Горазд его нанял, да еще и положил немалую плату. Была, правда, опаска, что продаст его Сорока либо Жучину, либо Митусу, но с такой возможностью приходилось мириться, ибо найти другого такого проныру непросто.

— Женка к Жучину пожаловала, — сразу же от порога зачастил Сорока. — Станом пряма, ликом смугла, годами нестара.

— Может, по срамному делу зашла она к богатому купчине?

— Очень может быть, — согласился Сорока, — только сдается мне, что я ее уже видел у нас в детинце. С хазаром Гаюном она шепталась о чем-то. В этот раз заявилась не одна, отрок при ней. Осташ признал этого отрока за своего братана и повел на постоялый двор угощать вином.

— Шатуненок?! — удивился Горазд.

— Мы на него сети ставили по всем весям, — продолжал Сорока, — а он, вишь, сам пожаловал.

Вот ведь новость так новость! Горазд не знал, радоваться ему или огорчаться. Хорошо, конечно, что шатуненок объявился, но плохо, что привела его с собой хорошая знакомая Жучина. По всему видно, что Ицхак озаботился Листяниными схронами. Делиться золотом с купцом Горазду не хотелось. Хотя о дележе думать еще рано — Листянино богатство еще нужно взять.

— С шатуненка и Осташа не спускай глаз, но пирушке их не мешай. Пусть отроки примут побольше браги, глядишь, у шатуненка развяжется язык. Приставь к ним человека поразумнее. За женщиной тоже проследи.

В ложницу Горазд отправился неохотно. Хотя время было позднее, но ни ко сну, ни к утехам душа его не лежала. Да и жену свою, дочь Твердислава, он не жаловал. Нельзя сказать, что совсем плоха Злата, но и до белой лебеди ей далековато. Разве что войдет со временем в тело, а пока что от капризной худышки Горазду одни огорчения.

— Почему запретил Осташа ко мне пускать? — набросилась на мужа Злата, как только он прикрыл за собой дверь ложницы.

С характером пигалица. Князь Твердислав, говорят, в ней души не чаял, а потому избаловал сверх меры. Разве ж можно таким тоном разговаривать с мужем? Не то чтобы Горазд осерчал на неразумную жену, но за косы оттаскал для порядка.

— Нечего Осташу в твоих покоях делать. Не сопливый он мальчонка, а хазар. Ганша должна себя блюсти и не ронять чести мужа.

— Когда это я твою честь роняла? — показала мужу острые зубки Злата. — Осташевы байки не только мне любы, его мамки и няньки собираются послушать.

— Вот пусть в людской и слушают, — отрезал Горазд. — А ты не малое дите, чтобы тешиться пустяками.