Щегол

– Ого, – сказал я, помолчав пару секунд. Так вот где Ксандра хранила свои чаевые – частично наличными, частично – в фишках. Там была еще куча разного добра, столько всего, что я поначалу все и не разглядел, но сразу заметил сережки с бриллиантами и изумрудами, те самые, которые пропали у мамы как раз перед тем, как отец сбежал.

– Ого, – повторил я, подцепив одну сережку. Эти сережки мама надевала на каждую коктейльную вечеринку, на каждый торжественный выход – сине-зеленая прозрачность камней, их порочный, полуночный блеск были такой же ее неотъемлемой частью, как цвет глаз или пряный, темный запах ее волос.

Борис хихикал. В куче денег он сразу углядел, сразу схватил цилиндрик из-под фотопленки и вскрыл его дрожащими руками. Окунул туда кончик пальца, облизал его.

– Бинго! – сказал он, натирая десны пальцем. – То-то Котку взбесится, что решила не приходить.

Я протянул ему на раскрытой ладони сережки.

– Да, мило, – отозвался он, даже не взглянув толком. Он вытрясал кучку на тумбочку. – За это пару штук можно выручить.

– Они мамины.

В Нью-Йорке отец распродал почти все ее драгоценности, даже обручальное кольцо. Однако Ксандра, как выяснилось, кое-какие украшения присвоила себе, и мне стало до странного тоскливо, когда я увидел, что она выбрала – не жемчуг и не рубиновую брошку, а дешевенькие подростковые штучки, например браслет, который мама носила в старших классах, с позвякивающими подвесками в форме подковок, пуантов и четырехлистного клевера.

Борис распрямился, пощипал ноздри, протянул мне свернутую в трубочку купюру.

– Хочешь?

– Нет.

– Давай. Лучше станет.

– Не, спасибо.

– Да тут граммов пятнадцать. А то и больше! Можем оставить немного себе, а остальное продать.

– Ты что, и его уже пробовал? – с сомнением спросил я, оглядывая распростертую на кровати Ксандру. Она, конечно, была в полнейшем нокауте, но мне все равно как-то не хотелось переговариваться через ее тело.

– Да, Котку его любит. Дорого, правда. – На минуту он как будто выключился, потом быстро-быстро заморгал. – Ух ты! Давай! – засмеялся он. – Вот, держи. Сам не знаешь, от чего отказываешься.

– У меня и без того мозги набекрень, – ответил я, шурша купюрами.

– Да, но это тебе голову на место поставит.

– Борис, я сейчас не могу удолбаться, – сказал я, засовывая в карман сережки и браслет. – Если бежать, то сейчас. До того, как сюда народ потянется.

– Какой такой народ? – скептически спросил Борис, водя туда-сюда пальцем под носом.

– Уж поверь мне, у них это все быстро. Приедет служба по опеке и все такое – я подсчитал наличку: тысяча триста двадцать один доллар с мелочью, с фишками было бы еще больше, тысяч пять, но это я, наверное, ей и оставлю. – Половина тебе, половина мне. – Я принялся делить деньги на две равные стопки. – Хватит на два билета. На последний рейс уже не успеем, но лучше выехать сейчас и поймать тачку до аэропорта.

– Прямо сейчас? Сегодня ночью?

Я перестал считать деньги и взглянул на него.

– У меня тут никого нет. Никого. Nada[46]. Я и опомниться не успею, как меня в детдом определят.

Борис мотнул головой в сторону тела на кровати – зрелище не из приятных, потому что распластавшаяся морской звездой Ксандра уж очень напоминала труп.

– А с ней как?

– Да какого хера? – взорвался я после недолгой паузы. – Нам-то что делать? Сидеть тут и ждать, пока она очнется и поймет, что мы ее обчистили?

– Ну, не знаю, – ответил Борис, с сомнением оглядывая Ксандру. – Жалко ее просто.

– Не жалей. Я ей не нужен. Она сама их и вызовет, как только поймет, что меня никуда не денешь.

– Их? Не понимаю, кто это – они?

– Борис, я несовершеннолетний. – Я чувствовал, как во мне вздымается знакомая волна паники, все происходящее, конечно, не было делом жизни и смерти, но чувствовал я себя именно так – комнаты заполняются дымом, все выходы перекрыты. – Не знаю, как у тебя на родине это все происходит, но раз у меня нет здесь ни семьи, ни друзей…

– Я! У тебя есть я!

– Ну и что ты сделаешь? Меня усыновишь? – Я встал. – Слушай, если ты со мной, то надо поторапливаться. У тебя паспорт с собой? В аэропорту понадобится.

Борис вскинул руки в типично русском жесте – стоп-стоп-стоп!

– Погоди! Слишком все быстро!

Я замер на полпути к выходу.

– Борис, да что, блин, с тобой такое?

– Со мной?

– Это ты хотел сбежать! Это ты меня просил с тобой уехать! Вчера ночью!

– И куда ты собрался? В Нью-Йорк?

– А куда еще?

– Куда-нибудь, где тепло, – тотчас же ответил он. – В Калифорнию!

– Это тупо. Мы там никого…

– Ка-а-лифорния, – промурлыкал Борис.

– Ну-у… – Я, конечно, почти ничего не знал о Калифорнии, но можно было смело предположить, что Борис – кроме пары тактов California Über Alles, которые он сейчас напевал, – не знал о ней вообще ничего. – А куда в Калифорнии? В какой город?

– Да какая разница?

– Штат-то большой.

– Ну и круто! Веселуха будет! Будем торчать целыми днями, книжки читать, жечь костры! Спать на пляже!

Я глядел на него невыносимо долгий миг. Лицо у него горело, а рот был весь в сизых пятнах от красного вина.