Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Лидочка спускается по белым ступенькам в низок и тихо шарит по клеенчатой двери, находит медную ручку звонка. Ее плечи и спину утром прокалывает холод. Она в тоненьких чулках, носках, и не в ботах, а в галошах, и всему телу холодно, но щеки чуть тронуты внутренним теплом от быстрой ходьбы, дышится легко, и от нее пахнет снегом. Но это напрасно. Никто там не отвечает. Она открывает дверь и входит в темные сени. Где-то сзади булькает вода в раковине – там сухо – или в трубах водопровода. А так всюду тихо. Все-таки тихо. Дверь в комнату полуоткрыта, она заглядывает – на постели сидит женщина, опустив не очень чистые, насколько можно разобрать при электричестве, белые ноги. Здесь не только тепло, но и тяжелый заспанный воздух, весьма уютный и располагающий к дальнейшему утреннему сну. Ее одежда разбросана в беспорядке, волосы тоже не очень определенно забраны кверху. Вид раскисший и вместе с тем сосредоточенно неподвижный, видимо, она долго так сидела, жалела себя и в нужное время плакала.

– Это я, Настя, – говорит Лидочка, – можно?

Настя прикрывается одеялом, смахивая на пол небольшой предмет, который шлепается.

– У вас никого? – не замечая этого, Лидочка подходит.

– Сейчас нет.

– А разве был кто?

– Да, был. Сейчас оденусь. Так идемте – только куда же мы пойдем?

– Как куда, – спрашивает Лидочка, пожимая плечами, – прямо к нам. Хорошо бы поторопиться, у меня все собрано, а главное – есть с вами разговор.

– Какой разговор?

– Да не у меня, там увидите, а потом пошьем с вами.

– Хорошо, – говорит Настя покорно. Одевшись и повязавшись белым шерстяным платком, из-под которого полголовы открыто, она выходит за Лидочкой вслед и закрывает дверь на замок, хочет было подсунуть ключ под дверь, но машет рукой и опускает его в карман.

Еще не рассвело. Выйдя на улицу, Настя оглядывается, как будто только проснулась, и говорит:

– Не понимаю, почему вы так рано пришли, однако. Не спится, что ли?

Они идут рядом. Лидочка, немножко тревожно помолчавши, говорит:

– Нет, это случайно. Просто, видите ли, – видно, она сочиняет ответ прямо на ходу, – выпал снег, очень посветлело, и я проснулась.

Вдруг она, до того поглядывавшая по сторонам, резко поворачивает голову направо и пристально глядит удивленными глазами. Они идут по Щербакову переулку мимо серого, тихого в этот час здания с надписью «Щербаковские бани».

– Что это вы загляделись на вывеску? – спрашивает Настя.

Губы Лидочки раздвигает слабая улыбка, и она ускоряет шаг. Она думает: «А в эту баню он меня не водил».

Снежок опять начинает падать, и утро, вместо того чтобы светлеть, темнеет. На улицах никого нет.

«Отчего же я в самом деле вышла так рано, – думает Лидочка, – и ночь не спала. Может, я думала кого-нибудь встретить? Кого же?»

– А кто у вас был? – спрашивает она неожиданно.

– У меня? – Настя ежится от утреннего холода. – Разве кто-нибудь был? Митя – тот уже два дня не приходит.

– А что, он у вас ночами занят? – спрашивает Лидочка и конфузится.

– Нет, он у меня по слесарной части, – говорит Настя с некоторой серьезностью в голосе, сознавая при этом про себя, что на самом деле Митька только что вонючий тип.

Они сворачивают в глубокую прямую улицу, засыпанную еще гуще синевой. Даже кое-где светятся забытые электричеством тяжелые витрины с холодной пылью на пустых полках.

– Вы уже не спали, – говорит медленно Лидочка. – Возьмите меня под руку, будет теплее, а то вы дрожите.

Настя берет ее под руку, просовывая свою руку так, что рукав задирается и показывает белую кожу довольно тонкого запястья.

– Вы что, тоже ночью не спали?

– Нет, спала, – срывается у Насти.

– Почему же вы так рано проснулись?

Вдруг Настя останавливается у фонарного столба с желтенькими, как лимонные корочки, тающими в темноте снежинками. Ее волосы засыпаны снегом. Она напряженно глядит вниз на чугунную тумбу с подтеками, оставленными, может быть, какой-то собачкой, и говорит:

– Что-то голова у меня с утра, давит в обоих висках и тяжесть какая-то сверху, что не знаю, как смогу работать.

Ее круглые желтоватые глаза под широкими черными бровями умоляюще смотрят на Лидочку. Но та, стоя против нее и глядя на нее с величайшим любопытством, сама берет ее под руку, прижимается к ней и спрашивает:

– Кто же у вас, расскажите, был?

Обе они снова идут. Делается еще темнее, как будто наступает не утро, а вечер. Только весь низ улицы светится свежим, еще не осевшим снегом, на котором остаются их бесформенные, сглаживающиеся следы.

– Я не знаю, кто такой был, – отвечает Настя. – У нас темно, горит лампа маленькая, двадцать пять свечей. Я не рассмотрела, какой он из себя. Не знаю. Он был ночью, а рано до света я испугалась и сказала, чтоб он уходил.

– Кого испугалась, своего Митьки?

– Митьки? – переспрашивает Настя. – Может, и Митьки…

Вдруг Лидочка спрашивает:

– А какие у Митьки приятели?

Рассеянно продолжая думать о своем, Настя передергивает плечом:

– Какие-то, Господь их знает… заказчики.

– А дамы знакомые у него есть? – спрашивает Лидочка.