Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

– А вот я тебе, сука, сейчас скажу! – сказал Музыкант.

– Кто такой? – повторил Гогуа, вынимая наружу руки и наливая глаза кровью.

Довольно толстая нижняя губа Музыканта расползлась в стороны и опустилась вниз, открывая не сказать чтобы белоснежный, но какой-то неприятно внушительный ряд нижних зубов.

– A! – с хрипом произнес Гогуа, но слова остались недосказанными. Музыкант рванул его на себя за грудки, другой рукой схватил за горло, отогнул назад и ударил головой об стол. Руки Гогуа взметнулись и раскинулись, колени подогнулись, и Музыкант опять ударил его головой об стол.

Это напоминало хорошо отработанный балетный номер. Гогуа выбрасывал вперед левую ногу и припадал на правую, пытаясь принять какую-нибудь вертикальную позу. Музыкант крепко поддерживал его за грудки в создавшемся неудобном и причудливом положении и опять ударял головой об стол. Со стола падали дефицитные продукты.

Дядя Альберт страшно побледнел и сказал Рите, показывая на Музыканта:

– Скажи ему что-нибудь!

Музыкант собрался снова ударить Гогуа головой об стол, но на этот раз равновесие нарушилось и оба упали на пол, придавив свиной лярд и кисель из сухой малины.

Ярость Музыканта нарастала. Пока Гогуа поднимался на четвереньки, он успел не только вскочить, но еще и нанести ему страшный удар в бок желтым американским ботинком. Гогуа закричал и почему-то закрыл руками голову. Видимо, это окончательно разъярило Музыканта. Пока Гогуа опять поднимался с четверенек, он отпрыгнул назад, очевидно для разбега, и вдруг, что было уже совершенно неестественно и ни с чем не сообразно, диким голосом закричал:

– Заррежжу!

С его губ падали клочья пены. Этого Гогуа не вынес. То ли столь стереотипный возглас в этих чуждых условиях прозвучал для него как-то чересчур сильно и показался особенно угрожающим, то ли в модуляциях голоса Музыканта было что-то напоминающее вой воздушной сирены, на которую, как известно, Гогуа реагировал болезненно. Так или иначе, он сорвался с четверенек и, не успев как следует выпрямиться, ринулся, направляя голову вперед, к дверям.

Принимая во внимание невероятно быстрое его движение, удар головой в двери мог бы оказаться для него роковым. Но, к счастью, умная Рита, как будто предвидя такую возможность, широко распахнула дверь в прихожую. Мало того, заоравши на ходу на Музыканта: «Оставь его, а то я тебе морду набью!», она успела раскрыть настежь и наружную дверь.

И Гогуа, прорезав пространство прихожей, вылетел на площадку лестницы. К сожалению, он был уже не в силах остановить свою мощную инерцию или, может быть, забыл о лестнице. И он проделал тот эффектный трюк, который мы наблюдаем, когда мастер лыжного спорта срывается с трамплина и проносится по воздуху, постепенно снижаясь, чтобы, легко приземлившись, продолжать свой путь к финишу. Только во время этого пути над лестничным маршем Гогуа не переставая издавал вопль, в котором звучали одновременно и боль, и негодование, что было бы неуместно и даже странно в спортивном обиходе. Приземлившись на лестничной площадке, Гогуа все-таки ударился головой о стенку, отскочил от нее и, метнувшись в сторону, исчез внизу.

Музыкант, наткнувшись на Риту, отбросил ее, но она успела вцепиться в его рукав и сказала, сверкая глазами:

– Вот я тебе сейчас дам, балда такая, морду тебе набить мало!

Двери соседних квартир были открыты, из них выглядывали жильцы. Музыкант стоял на площадке, расставив руки. Нижняя губа его была отдернута книзу и зубы были очень видны. Он огляделся по сторонам, и двери стали закрываться.

– А с тобой, – обратился он к Рите, – я еще поговорю.

– Это я с тобой поговорю, – сказала Рита, тяжело дыша, и подумала: «Все-таки он очень милый».

Они вернулись в столовую. Дядя Альберт лежал на диване, держа руку на сердце. Тетя Соня стояла посреди комнаты. Свисая с ее гранитного бюста, на шнурке раскачивалось пенсне.

Музыкант сел в кресло и сказал:

– Курить есть? – и через полсекунды произнес: – Ну?

Дядя Альберт с неожиданной легкостью вскочил с дивана, исчез на кухне и принес Музыканту пачку «Честерфилда». Музыкант закурил и, пока Рита и тетя Соня приводили в порядок комнату, отдыхал.

«Вот она, любовь, – думал он. – Бедный мальчик!»

X

Когда они поднялись в метрополевский номер, никакого разговора у них не состоялось. Музыкант успел, поразмыслив, разобраться в ситуации, и выяснять по этому вопросу ему было нечего. Рита, будучи неглупой девушкой, поняла, что он достаточно проник в истинную суть дела и что он не будет вязаться к пустякам.

Все-таки, когда они улеглись спать и он удобно устроился сверху, он, получая удовольствие, основательно придушил ее. Рита захрипела, но решила, что это нужно перетерпеть.