Щенки Земли

– Говорить буду я, – произнес Андерсон, пытаясь в какой-то мере восстановить свою власть.

Бадди вручили конец веревки и отправили вперед с фонарем. За ним гуськом, как индейцы, шли тридцать человек. Орвилл и Андерсон, замыкавшие шествие, шли, ориентируясь только на звук шагов идущих впереди, так как веревка до них не дотягивалась, а свет фонаря таял.

И все-таки шагами звуки не ограничивались, звуков было множество. Кроме шарканья по веткам, раздавались ругательства, плакал Денни Стромберг, Грета то и дело спрашивала из темноты: «Где это мы?» – или: «Какого черта, куда мы, в конце концов, забрались?» И это было еще не все. Уже дважды кто-то чихал, но никто не обратил внимания на этот недобрый знак. Люди, пробиравшиеся по необычному коридору, еще не опомнились от пережитого потрясения и шли как контуженные, плохо соображая.

Той силой, которая побуждала их продолжать путь, их волей, была веревка, за которую они держались. Андерсон все время спотыкался о ветки. Чтобы поддержать старика, Орвилл обхватил его за пояс. Тот сердито вырвался из его рук.

– Вы что думаете, я – инвалид? – сказал он. – Отцепитесь к чертовой матери!

Но, споткнувшись в очередной раз, он во весь рост растянулся и рассадил лицо о грубые, шершавые ветки. Поднимаясь, он потерял равновесие и упал бы снова, если бы Орвилл не пришел на помощь. Невольно Андерсон ощутил прилив благодарности к этой руке. Улыбку Орвилла он в темноте не мог видеть.

Тропа вилась вниз и вниз по ходу корня, и еще дважды они миновали такие же перекрестки, как тот, первый, что встретился им вначале. Оба раза Бадди сворачивал влево, так что спуск продолжался как бы по спирали. Полость корня как будто и не собиралась сужаться, на последнем этапе она скорее даже увеличилась. Заблудиться они не боялись, разрывая паутину, заполнявшую пространство, они оставляли безошибочные отметины в лабиринте.

Во главе процессии произошла какая-то заминка, и они остановились. Орвилл и Андерсон протиснулись вперед. Бадди передал отцу фонарь.

– Здесь тупик, – объяснил он. – Нужно возвращаться.

В этом месте полость корня была намного шире, а заполнявшая ее паутина – намного плотнее. Вместо того чтобы покорно рассыпаться от удара кулаком, когда Андерсон попробовал ее пробить, она стала рваться под пальцами, как прогнившая ткань. Один из таких обрывков Андерсон смял в руках, и он скатался в шарик, как пышная белая булочка или розовая сахарная вата на палочке, которые продают на карнавалах.

– Прорвемся, – заявил Андерсон.

Он сделал шаг назад и, выставив вперед плечо, как полузащитник футбольной команды, бросился на податливую материю. От толчка она отступила ярда на два-два с половиной. И вдруг твердь ушла у Андерсона из под ног, и он начал медленно погружаться, постепенно скрываясь из виду. Под тяжестью его тела вата стала неумолимо оседать, затягивая его, как трясина. Бадди успел протянуть руку и буквально за пальцы схватил его, точно поддел на крючок, но Андерсон потянул его за собой. Упав плашмя, Бадди подобно парашюту притормозил движение, они стали вязнуть не так стремительно и наконец благополучно остановились, заглубившись футов на десять.

Когда они упали, в воздухе распространился сладковатый запах, похожий на запах подгнивающих фруктов.

Орвилл первым сообразил, как им повезло. Он оторвал кусок этой ваты, скомкал и вонзился зубами в плотную мякоть. Он чувствовал характерный анисовый привкус Растения, но к нему прибавилось ощущение сладости и сытости, давно забытого удовольствия. Языком он осознал это быстрее, чем головой, и жадно потянулся за следующим куском. Нет, не только язык – желудок, каждая клеточка истощенного организма требовали еще и еще.

– Киньте нам веревку, – хрипло крикнул Андерсон. Он не расшибся, но был очень испуган.

Вместо того чтобы бросить конец веревки, Орвилл с ликующим, радостным криком бросился сам в пышную, легкую массу. Погрузившись в нее, он проговорил из темноты, обращаясь к старику, который все еще был внизу:

– Ваши молитвы услышаны, сэр. Вы провели нас через Красное море, и Господь ниспослал нам манну. Попробуйте эту штуку – попробуйте, не бойтесь! О наших припасах можно забыть. Теперь с Растениями все ясно: так они плодоносят. Это манна небесная!

В поднявшейся суете, в коротком переполохе Мэй Стромберг даже растянула щиколотку. Андерсон был не так глуп, чтобы ставить свой авторитет против примитивного, неприкрытого голода. Сам он не решался это есть, оно могло быть ядовитым, но чрезмерной осторожности ума противостояли телесные нужды. Если все потравятся, то какой смысл оставаться одному?

Это было вкусно.

Да, думал он, это, наверное, манна, их манна. Но даже тогда, когда сахаристое вещество медовыми пилюлями липло к языку, он все равно ненавидел Растения за то, что они притворялись друзьями и освободителями. За то, что эта отрава была такой вкусной.