Щепки плахи, осколки секиры

Перемена тактики довольно скоро дала свои результаты. В зарослях кустарника, мимо которых в тот момент двигалась, ватага, затрещало, и тропу перегородили несколько мужчин такого вида, что у обычного человека сразу возникало желание заранее вывернуть перед ними карманы.

– Куда намылились, живодристики? – мрачно поинтересовался предводитель банды, человек с широкой лоснящейся рожей и близко посаженными глазами.

– Да никуда, отец родной, – запричитал Зяблик. – Побираемся мы, Христа ради. Где люди добрые приютят, там и дом наш. А не приютят, так мы и в чистом поле ночуем.

– А кто вам на моей дороге ходить позволил? – осведомился главарь.

– Не знали мы, отец родной, что она твоя, – развел руками Зяблик. – Думали, что общественная. Уж прости, сейчас обратно пойдем.

– Сначала пошлину заплатите.

– Мы бы и рады, да нечем, – пригорюнился Зяблик. – Два дня крошки хлеба во рту не держали.

– А что в мешках?

– Ветошь всякая. Ты, отец родной, и руки о нее марать не станешь.

– А девка эта чья? – главарь бесстыдным взором уставился на Марину.

– Соседская. Тоже беженка. Прибилась к нам.

– Ну так и быть, – осклабился главарь. – Цена ей, конечно, копейка, но в счет уплаты долга возьмем.

– Бери, отец родной, бери. – Зяблик посторонился, пропуская главаря, а когда тот, масляно улыбаясь, шагнул вперед, негромко произнес: – Зеке!

Это означало, что члены ватаги должны немедленно убраться с линии огня. Сам Зяблик рухнул на землю, потянув за собой главаря. Марина, фальшивые мешочницы и лжеподросток отскочили в сторону. Пыжлов-младший выхватил из-под груды тряпья пулемет Дегтярева с ленточным боепитанием и в упор резанул по бандитам. Четверо мужиков рухнули столь же дружно, как стебли пшеницы, попавшие под серп жницы.

Пока ватага разбиралась с мертвецами, отыскивая признаки, которые указывали бы на их принадлежность к аггелам. Зяблик, оседлавший главаря, завел с ним задушевный разговор:

– Теперь ты понял, отец родной, что бывает, когда на чужое заришься?

Тот молчал, сопел и упорно пытался освободиться.

– Успокойся, – уговаривал его Зяблик. – Полежи. Дай я на тебя полюбуюсь. Кого это ты мне напоминаешь? Тебя, случаем, не Альфонсом кличут?

Главарь, изловчившись, укусил Зяблика, за что был немедленно наказан увесистой плюхой по зубам. Пыжлов-старший, подкатив коляску поближе, наклонился над пленником.

– Все верно, – щурясь, сказал он. – Альфонс это и есть. Разве такую рожу с кем-нибудь спутаешь. Я его уже лет пять знаю, еще с тех пор, как он у Плешакова «шестерил» по мелочам.

– Бывает еще в жизни фарт, – Зяблик занес кулак для нового удара. – Ведь я тебя, мокрица, который день по Отчине ищу.

Еще на подходе к Талашевску встречные патрули сообщили Зяблику, что его срочно разыскивает Цыпф. К тому времени Альфонс уже признался, что видел Верку и даже допрашивал в комендатуре, хотя непосредственное участие в ее убийстве категорически отрицал. Подтвердил Альфонс и свою принадлежность к аггелам – тут уж крыть было нечем, трое из его соратников имели на голове зачатки рожек.

Впрочем, эту скупую информацию Альфонс выложил отнюдь не добровольно – по дороге к Талашевску он потерял почти все зубы и уже дважды рыл себе могилу. Прежде чем задать очередной вопрос, Зяблик четко предупреждал его:

– Я тебя пытать не буду. Я не палач. Я тебя буду дубасить, как мужик мужика. Голыми руками. Можешь сопротивляться себе на здоровье. Но правду я из тебя все равно выбью. Если не хочешь печенкой рыгать, лучше сам все расскажи.

Цыпф, дожидавшийся Зяблика на заставе у речки Лучницы, наспех поздоровался с ним и, отведя в сторону, что-то возбужденно зашептал на ухо.

– Вот это номер, – по лицу Зяблика как бы судорога прошла. – Не ожидал даже… Обскакали нас говноеды рогатые.

Он знаком подозвал анархиста, тащившего мешок с барахлом, изъятым у мертвых аггелов и, пошарив в нем, извлек на свет божий целую коллекцию ожерелий, каждое из которых представляло собой сыромятный шнурок, на который были нанизаны вперемежку львиные клыки, раковины каури, серебряные реалы и золотые побрякушки, некогда пользовавшиеся большим спросом у талашевских красавиц.

Подобные ожерелья носили все арапские воины, а для их врагов они имели такое же значение, как скальпы для индейцев или обрезки крайней плоти для древних иудеев.

– Из Лимпопо трофейчики? – спросил Зяблик у Альфонса, глаза которого так заплыли багровыми фингалами, что превратились в щелки. – Что молчишь, как гимназист в борделе?

– А что говорить, если ты сам все знаешь, – процедил Альфонс.

– Тогда последний вопрос, и пойдешь отдыхать на шконку. Но если в молчанку захочешь играть или, еще хуже, порожняк погонишь, я за себя не отвечаю. Усек? Теперь отвечай, куда вы шли, шваль мохнорылая?

– Гуляли… Ради моциона. – Альфонс неловко сплюнул, еще не привыкнув к дефициту зубов во рту. – Букетик хотели нарвать, бабочек наловить…

Альфонс обладал немалым ростом и внушительным (даже чересчур) телосложением, но когда Зяблик обеими руками схватил его за грудки, возникло впечатление, что злой пес треплет тряпичную куклу.