Щепки плахи, осколки секиры

– Ему бдолах не поможет, – ответил Артем. – Сие волшебное средство эффективно только в телесной сфере, когда нужно побороть боль, усталость, недуг, даже смерть… А на все, что связано с сознательной деятельностью, бдолах воздействовать не может. Так же как и на ум, волю, совесть… Просто вашего товарища нужно вновь учить родному языку. Если сначала и возникнут какие-нибудь трудности, то потом все пойдет как по маслу. Речевые навыки никогда не стираются полностью. Восстановить их не так уж и сложно… Уверен, что к моменту нашего возвращения в Отчину он будет изъясняться вполне сносно. Примерно на уровне трехлетнего ребенка… Вот только не знаю, чьей опеке его поручить… Вы заняты…

– Я тоже! – поспешно заявила Верка. – Своих забот по горло!

– Значит, я, как всегда, крайний, – сказал Зяблик угрюмо. – А если и в самом деле взять над Смыковым шефство? Меня-то менты всю жизнь воспитывали, правда, в основном карцером да резиновой дубинкой… Ладно, согласен. Только уж потом не обессудьте. Педагогический не посещал. Мои университеты на параше начались и под нарами закончились…

Про Лилечку Цыпф даже не спрашивал – и так было ясно, что в ее состоянии бдолах помочь не может, ведь он, как и волшебная лампа Аладдина, исполнял только осознанные желания.

На этот раз в путь-дорогу ватага собралась еще быстрее, чем обычно. Людям почему-то казалось, что в их бедах виновата не злополучная страна Будетляндия, а это конкретное, неудачно выбранное место. Недаром ведь Эрикс когда-то советовал избегать всяких коммуникационных сооружений, особенно подземных. Шнуруя ботинки и завязывая мешки, они с опаской поглядывали на темный провал пещеры, с просевшего потолка которой свисали не то обрывки кабелей, не то стебли лиан.

Цыпф взял под руку Лилечку, продолжавшую пребывать в сонном оцепенении, а ее поклажу передал Артему. Верка что-то дожевывала на ходу, а Зяблик, не любивший откладывать дела в долгий ящик, уже взялся за обучение Смыкова.

Поочередно указывая на разные части и органы своего тела, он с нажимом и расстановкой, словно общаясь с ребенком, произносил:

– Вот это, значит, башка, то есть кумпол… а проще говоря, чан. Это все – харя или рыло… На ней шнифты, рубильник и хавало… Понял? Тогда идем дальше…

Когда у Зяблика возникали трудности (но отнюдь не лингвистические, а связанные с физиологическими особенностями его тела), он бесцеремонно лапал шагавшую поблизости Верку, говоря при этом все с той же менторской интонацией:

– Вот эти штуки у бабы называются маркитошки… Ну а если размером посолидней, то буфера…

Смыков внимательно вслушивался в каждое новое для себя слово, а потом с жутким акцентом, путая ударения, повторял:

– Ри-ло… Ха-ва-ле… Буфе-ла…

Цыпф сказал Зяблику через плечо:

– В тебе не иначе как талант зарыт. Вот только не пойму, чей именно – Макаренко или Бодуэна де Куртенэ.

– За оскорбление ответишь! – незамедлительно огрызнулся Зяблик.

Смыков оказался учеником на редкость способным. Ватага не успела отойти от бивуака и на полсотню шагов, как он обернулся и четко сказал, указывая на зев пещеры:

– Шниф-ты…

Как выяснилось, он был прав. Дыра, уходящая в недра ближайшего холма и наполненная мраком, как рейсфедер тушью, оказалась обитаемой. Два круглых осьминожьих глаза поблескивали в ней совсем как фары застрявшего в туннеле автомобиля (да и расстояние между ними примерно соответствовало ширине вазовского капота).

Бахрома, раньше почти скрывавшая вход в пещеру, теперь втянулась внутрь. Откуда-то повеяло свежим ветерком, который вскоре превратился в стремительный вихрь. Заструилась пыльная поземка, покатились камни, закувыркались обломки древесных стволов и сучьев. Все это добро исчезало в чреве пещеры.

– Держись! – голос Зяблика был еле слышен в вое стихии. – А не то нас всех, как мух в пылесос, затянет!

Люди, изнемогая от напора воздушной струи, ложились ничком на землю. Цыпф всем телом навалился на Лилечку, а Верка вцепилась в пояс Артема. Мешок сорвался с ее спины и упорхнул в черный провал, словно набит был пухом, а не лучшими образцами будетляндских туалетов вперемешку с мясными консервами и шоколадом.

После этого, с точки зрения Верки, трагического эпизода вихрь сразу утих и бахрома вновь скрыла мрачное отверстие. Но так продолжалось недолго. Раздался звук, похожий на плевок Годзиллы или другой, столь же внушительной твари..

Все, что до этого засосала в себя воронка пещеры и что, по-видимому, не представляло интереса для ее неведомого обитателя, вылетело назад с силой картечного заряда. Любой из членов ватаги, рискнувший встать на ноги, был бы неминуемо искалечен продуктами этой титанической отрыжки. Консервная жестянка, брякнувшаяся рядом с Цыпфом, имела такой вид, словно прошла через валки прокатного стана.

Люди даже не успели обменяться впечатлениями по поводу столь удивительных и грозных событий, как все повторилось – поднялся ветер, исчезла бахрома, а в глубине пещеры, где продолжали тускло поблескивать глаза-блюдечки, что-то мощно взвыло, словно заработала аэродинамическая труба.