Щит героя

- Пожалуйста, Миша, - вздохнул Бубнов и сказал: - Повтори все специальные термины, только не спеша...

Зуб молчал.

- Не стесняйся, повтори, Миша.

Зуб молчал и как-то странно поеживался.

- Ну, чего же ты, Миша? Или забоялся?

- А вы сами что, не знаете или никогда не слыхали? - выговорил наконец парень.

- Знаю, - добродушно сказал Бубнов, - как не слыхать, слыхал. Но в хорошем исполнении хочется еще послушать.

Зуб нахохлился, странно как-то по-воробьиному заворочал головой и едва слышно выговорил:

- Да ну вас, Федор Семенович... Смеяться-то...

- Выходит, Миша, совесть у тебя все-таки есть? И то хорошо. - Мастер вздохнул, покачал по-стариковски головой и пошел своей тяжеловатой походкой к шкафчику, где хранил халат, журналы, кое-какой личный инструмент.

Вроде бы ничего не случилось - Бубнов не ругал Зуба, не грозил ему неприятностями, но странное дело - ореол "знаменитого урки" сразу потускнел. Те, кто раньше недолюбливал Зуба, но побаивался показывать свою неприязнь, вдруг открыто и насмешливо уставились на него...

И еще Николай Михайлович вспомнил мастера Матти Тислера. С ним он работал бок о бок в первые послевоенные годы. Матти говорил мало и всегда тихо, будто через силу, но как он умел посмотреть на мальчишку! У Тислера была, по крайней мере, тысяча оттенков во взгляде. И когда он подходил к верстаку, с минуту молча вглядывался в работу ученика, а потом без единого слова мягко отстранял мальчишку с места и двумя-тремя элегантными взмахами пилы наводил последний глянец на деталь, это было зрелище!

- Фасочка, - нежно говорил Тислер, - фасочка - визитная карточка мастера. Вы меня поняли?

Мальчишки души не чаяли в Матти и за глаза называли его не иначе как Фасочка.

Однажды Балыков спросил у Тислера:

- Почему они не просто тебя слушаются, а с удовольствием, Матти?

- Мальчишки справедливые люди. Если ты всегда будешь поступать с ними с п р а в е д л и в о, они простяг тебе любую ошибку и тоже будут слушаться с удовольствием. - Кажется, это была одна из самых длинных речей Матти, какую пришлось услышать Балыкову.

Где они, м а с т е р а Бубнов, Тислер? - спрашивал себя Николай Михайлович и горестно вздыхал: Бубнов давно уже покоился на старом Ваганьковском кладбище, а член-корреспондент Академии наук Тислер не так давно приезжал в училище, долго ходил по кабинетам и мастерским, въедливо интересовался программой, новой методикой обучения, наглядными пособиями, а когда дело дошло до выступления перед теперешними учениками, встал, повертел в длинных пальцах карандаш и сказал:

- Приучайтесь любить труд, товарищи. Труд из обезьяны сделал человека, а из человека вполне может создать даже академика. - И зал весело загудел и захлопал в ладоши, и тогда Тислер добавил: - Благодарю за внимание моих молодых коллег...

Николай Михайлович вздохнул, недовольно скосился на заявление, почесал пятерней в затылке и написал в левом верхнем углу: "Освободить согласно собственному желанию".

Грачев спал и не спал, и ему виделось вчерашнее - дышащий под ногами лед, рано ослабевший в этом году, голубая эмаль неба, гигантской миской опрокинутая над озером, и дрожание лески, уволакиваемой очередным окуньком на дно... Как было хорошо в последние три дня последней зимней рыбалки!..

Как он охнул, когда лопнула тоненькая капроновая жилка и будто невесомый кнутик замоталась на ветру, а здоровенный глазастый окунь - с крючком в верхней губе застрял в тесной лунке! И что потом было, когда, работая хвостовым плавником, окунь стал вдруг подниматься по ледовому ходу вверх, пока не выставил свою удивленную, с разинутой пастью физиономию на свет божий... как тогда подхватил Грачев рыбину под жабры, рванул и бросил ее, трепещущую, скользкую и, как ему почему-то показалось в этот момент, теплую, на лед, подальше от лунки...

Тут Грачев окончательно проснулся, поглядел на часы - было начало одиннадцатого - и прислушался: дом притаился, только старые, еще дедовские, настенные часы глухо отщелкивали время.

Все дни, проведенные на озере, Грачев старался ни о чем не думать. И там, на сверкающем льду, под нежаркими лучами весеннего ослепительного солнышка это ему вполне удавалось. А теперь пришло время и надо было решать: идти или не идти?

Он знал - пойдет, жена будет недовольна: ей не нравилось, что работа, на которую он собирался возвращаться, станет держать мужа допоздна, и домой он будет приходить с отсутствующим взглядом, невпопад отвечать на вопросы и до глубокой ночи читать книжки, которые, по ее представлению, такому слесарю, как Анатолий Михайлович - мастеру из мастеров, - читать было совершенно не обязательно, и заработок его составит ровно половину того, который он мог бы иметь в другом месте...

Грачев сел на кровати, несколько раз согнул и разогнул спину, доставая кончиками пальцев ступни ног, потянулся и встал. Если говорить честно, его занимало не столько, идти или не идти, сколько, как его там встретят. И будто кадры старого фильма, перед глазами Грачева поплыли одна картина за другой.