Щит героя

Вот идет урок физики. Молодая преподавательница объясняет ребятам новый материал. Он сидит на последней парте и наблюдает за своими оглоедами (про себя Грачев всегда их так называл: мои оглоеды или мои оглоедики). Ребята слушают внимательно. Урок ладится. Он доволен. Учительница, что называется, в ударе. Внезапно открывается дверь, и в класс входят неизвестный капитан в шинели, зимней шапке, громко топочущих сапогах, следом завуч.

Группа встает. Завуч машет: дескать, сидите. Все садятся.

Учительница выжидательно умолкает.

Капитан, ни на кого не глядя, ни на что не обращая внимания, медленно приближается к стене с электрическими стендами и долго осматривает проводку.

Завуч следует за ним.

Тишина делается напряженной. Грачев думает: "Ну и противная рожа у этого капитана". И тут кто-то громко произносит:

- А он не милиционер, он пожарник, ребята...

Группа смеется. Молодая физичка отворачивается от класса и покусывает губы. Завуч делает вид, что ничего не слышал. Капитан топает дальше, к другой стене.

- Курица не птица, пожарник не офицер! - издевательски выговаривает тот же голос. И двадцать пять грачевских оглоедов начинают свистеть и улюлюкать, и кто-то исступленным голосом орет:

- Шапочку, капитан, в помещении снимать надо, шапочку!

Будто проснувшись, пожарный инспектор останавливается, недоуменно смотрит на ребят и сиплым голосом говорит завучу:

- Попрошу оградить...

- Шапочку сними, капитанчик! - орут уже все оглоеды...

Чувствуя, что скандал грозит принять катастрофические масштабы, Грачев поднимается с места и идет навстречу посетителям.

Шаг, еще шаг, еще...

Грачев видит растерянные глаза физички, насупленные брови завуча, злобно-настороженное лицо капитана.

Грачев понимает: надо немедленно обуздать стихию, повернуть, переломить поток. И говорит совсем тихо:

- Спокойно, мальчики. У нас урок физики, а не занятия по правилам хорошего тона. - И тут Грачев берет своей железной хваткой мастера спорта, штангиста, незнакомого капитана под руку, разворачивает вокруг продольной оси и, направляя к двери, доверительно шепчет: - Между прочим, они правы, в помещении не ходят в шапке.

- Я буду жаловаться! - прорывается криком капитан, но это происходит уже в коридоре.

Пожарный инспектор оказался на редкость упрямым, он жаловался на училище и, в частности, на мастера Грачева день за днем целый месяц. В конце концов Грачеву сказали:

- Извинись, Анатолий Михайлович, иначе он не отвяжется.

- Позвольте, а за что извиняться?

- Какая разница? Извинись символически, и черт с ним...

- А он даст мне письменное обязательство, что впредь, входя в помещение, будет снимать головной убор и здороваться?

- Бросьте, Анатолий Михайлович! Охота вам возводить в принцип такую чепуху?

- К сожалению, я не, могу извиниться перед этим типом, если я извинюсь, ребята перестанут меня уважать и слушаться. И правильно.

- Да ребята ничего и не узнают.

- Странный довод! И безнравственный. Кстати, как вы считаете, что такое совесть? Я полагаю, когда человек знает, что о его неблаговидном поведении никто и ничего не проведает, и не совершает ничего такого, у него совесть есть.

Кончилось все тем, что Грачев окончательно разругался в управлении и подал заявление об уходе. Его уговаривали, убеждали одуматься, но Грачева, как говорят, занесло, и он, не вняв никаким доводам, уволился "по собственному желанию".

Около года работал бригадиром-слесарем на ремонте, а потом уехал на строительство электростанции за рубеж.

Теперь Грачев вернулся и надо было определяться.

- Иди, Толище, на старое место, в ремцех, - говорила жена, - и работа спокойная, и заработок хороший, и дома будешь, как все люди.

Приятели подбивали наняться в какой-то особо секретный почтовый ящик, сулили златые горы, интересные командировки и такую работенку, что "пальчики оближешь".

А сам он все три года тайно тосковал по своим "оглоедикам". И хотя понимал, что из тех, кого он тогда покинул, в училище никого уже не осталось - закончили и разбрелись по заводам, все равно мальчишек ему не хватало...

Скрывая даже перед самим собой нежность к ребятам, Грачев умышленно медленно оделся, внимательно оглядел себя в зеркале и вышел из дому.

До училища он шел медленно, внимательно присматриваясь к домам и людям, которых не видел целых два года.

Волновался? Нет. А впрочем, кто знает? Сам Грачев никогда и никому бы не признался, с каким чувством он приближался к старому зданию училища, с которым была связана почти вся его сорокалетняя жизнь. Он был не скрытным, а сдержанным человеком и не любил людей, о которых говорят рубаха-парень, душа нараспашку...

В темноватом вестибюле Анатолия Михайловича обдало приятным теплом и ни с чем не сравнимым тонким металлическим запахом. Из-за двустворчатых, обитых листовым железом дверей доносился приглушенный шум токарных станков. Грачев постоял перед метровыми фотографиями мальчишек и девчонок, одетых в разные образцы формы - от парадной до спортивной, узнал в одном из манекенщиков бывшего оглоедика Валю Земцова, улыбнулся и перешел к стенгазете...