Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

Перекосову стоило большого труда подняться с валежины, возле которой он разжег костер, сушняк, приготовленный с вечера, еще был, и он, разминая ноги и хлопая себя по бокам, стал подбрасывать в костер ветви. Разгорелись они не сразу — жар от тлеющих головешек был слаб, а спички надо было экономить, — сколько еще придется ему брести — и Перекосов, опустившись на колени, стал раздувать угли. Наконец пламя занялось, приятное тепло охватило лицо и руки. Перекосов, приподняв рукав куртки, взглянул на часы. Еще не было и трех. Какие длинные мучительные ночи! И ни луны, ни звезд. В такую темень в двух соснах заблудишься… Все против него: и люди, и природа, и… Бог… Почему он вспомнил о нем? Он никогда не верил в Бога, смеялся над бабушкой, когда та грозила ему за проказы: «Вот накажет тебя Боженька». Милая, добрая бабушка. Как она любила его, все прощала. И мать с отцом, конечно, любили. Мать во что бы то ни стало хотела сделать его музыкантом, помогала поступить в институт имени Гнесиных. Какие то были прекрасные денечки! Уже на первом курсе он считался одним из подающих надежды скрипачей. А сколько у него было друзей, девушек! Какие устраивали они вечера! Вот с деньжатами частенько возникали проблемы. После смерти дедушки у бабушки их тоже было не густо: отец строго наказывал, чтобы она не баловала внука, не портила его деньгами, и выделял определенную сумму лишь на еду и одежду. Вот и пришлось самому искать заработок: Эдуард устроился музыкантом в ресторан. Играл только вечером. А вечера частенько заканчивались попойками, после которых о занятиях в институте нечего было и думать. Пропуски, соответственно, сказывались и на успеваемости. В конце концов развлечения закончились отчислением его из института. О службе в армии ему и вспоминать не хотелось — самое трудное, бесцельно потраченное время. И музыку он возненавидел. После службы отец, вернувшийся из Англии, устроил его в юридический институт. И вот он — прокурор генеральной прокуратуры… Судьба будто играет с ним: «…то вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа»… Поистине, мудрые стихи. Удастся ли ему выбраться из этой бездны? Что прежние трудности — мелкие неприятности по сравнению с сегодняшним его положением. Неужто действительно наказание за прежние грехи? Немало людей проклинало его за строгий приговор. Возможно, среди них попадали и невиновные или не в той степени, в какой их обвиняли… И с Антониной он обошелся жестоко…

«Вот накажет тебя Боженька», — словно проговорила рядом бабушка. Он даже вздрогнул и обернулся. Чернильная темнота вокруг, не считая отблеска от костра на близстоящих деревьях. И страх сдавил его грудь, бросая в воображение обрывки картин недавнего прошлого: суда над молодым парнем, студентом, обвиняемым в убийстве известного коммерсанта. Улик было недостаточно, но оставить дело нераскрытым — значило показать свою несостоятельность, а приказ сверху был строгий: найти убийцу во что бы то ни стало. И Перекосов пошел на сделку с совестью… Суд над Антониной, встреча с ней… Он мысленно стал молить Бога о прощении. Бабушка словно стояла сзади и отрицательно мотала головой — не простит…

Едва забрезжил рассвет он, перекусив наспех и попив горячего обжигающего чая, тронулся в путь. В прошлые дни ему встречались разные препятствия: и заболоченные, еще не замерзшие болота, в которых нога утопала и которые приходилось обходить, делая большой крюк, и завалы подточенных рекой деревьев, и густой тальник, тянущийся вдоль речки на целые километры. Но он и предположить не мог, что ему может преградить путь широкий, многоводный и быстрый, как все дальневосточные реки, поток. Он вывернулся неожиданно из-за мыска леса и ошеломил Перекосова своей устрашающей неприступностью, леденящей душу быстриной и холодностью — у берегов уже появлялись прозрачные припаи, еще непрочные и ломкие, набегавшие волны крушили их, отрывали и уносили на середину.

Перекосов стоял на берегу, пригвожденный к земле этим страшным видением, не в силах поверить глазам своим, словно ему приснился кошмарный сон, и он, проснувшись, ждал, когда наваждение уплывет, рассеется. Но наваждение не уплывало, не рассеивалось, резало ему глаза, колючим ознобом пробегало по телу. Он не мог понять реальности положения, сосредоточиться и решить, что же дальше делать. Мысль, что придется замерзать здесь, на берегу, усугубила панику, и он не видел другого выхода, кроме пистолетного дула, который избавит его от долгих мучений. Вспомнилось красивое, посуровевшее лицо летчика Иванкина, когда Перекосов попросил пистолет, недолгое его раздумье и озарение… Он знал, что и с пистолетом ненавистному сопернику, разлучившему его с возлюбленной, далеко не уйти…