Щит и меч

В прихожей, отделанной дубовыми панелями и освещенной массивными медными канделябрами, их встретил сам оберштурмбанфюрер. Он был в бриджах, сапогах и мягкой клетчатой домашней куртке. Очевидно, Клейн преследовал двоякую цель: хотел призвать гостей к дружеской непринужденности и в то же время показать им, что не считает нужным надевать мундир в честь людей, имеющих столь низкое звание. Проводя Дитриха и Вайса в кабинет, уставленный массивной старинной мебелью, весь в тяжелых, огромных коврах они лежали на полу, висели на стенах, - он познакомил приезжих с двумя офицерами: зондерфюрером Флинком - плешивым, полным, с солидным брюшком, и унтерштурмфюрером Рейсом - застенчиво улыбающимся юношей с косыми бачками, а так же с профессором психологии Штрумпфелем - пожилым человеком, жующим большую черную сигару, в визитке и полосатых брюках, с брезгливым отечным лицом.

Сам оберштурмбанфюрер Клейн отличался изяществом и непринужденностью манер. Лицо у него было красное, нос с горбинкой, седые волнистые волосы, наперекор армейской моде, не острижены коротко, а ниспадают завитками на шею, небрежно повязанную шарфом из яркого кашемира. Он курил сигарету в длинном мунштуке слоновой кости.

В высоком, до самого потолка, шкафу, разделенном на узкие отделения, хранились пластинки. на подставке из красного дерева стоял патефон с откинутой крышкой, - очевидно, до прихода гостей здесь слушали музыку.

Стеклянный столик на колесиках был уставлен бутылками и бокалами, тарелками с соленым миндалем и сухариками.

Но, по-видимому, особой склонности к алкоголю здесь никто не обнаруживал - открыты были только узкая бутылка рейнского да минеральная вода.

Прерванный разговор возобновился.

Клейн утверждал, что Гете - величайший поэт всех времен и народов не только потому, что его поэзия проникнута глубокой общечеловеческой философией, но и потому, что она благозвучна, музыкальна, и он всегда слышит в ней могучую упоительную симфонию.

Профессор заметил, что достоинство истинной поэзии не в ее благозвучии: прежде всего она должна воспарять к самым вершинам мысли. И если бы Гете был даже косноязычен, но создал образ Фауста, его величие было бы столь же бессмертно. И посетовал, что молодые немцы, хотя они и пламенные националисты, недостаточно знают своих великих классиков. Обратившись к Рейсу, он сказал:

- Господин унтерштурмфюрер, я был бы счастлив, если бы вы меня опровергли, напомнив хотя бы несколько строк из нашего великого поэта.

Рейс на мгновение растерялся, но тут же весело и добродушно заявил:

- "Хорст Вессель", пожалуйста.

- Ай, как несовершенно авше образование! - снисходительно пожурил его Клейн. Он остановил взгляд на Вайсе и, желая, очевидно, более энергично высмеять абверовского ефрейтора, спросил: - Ну, а вы, юноша? Вы, очевидно, тоже предложите спеть "Хорст Вессель"? Это проще. К чему тревожить старика Гете?

Иоганн пожал плечами и ответил с достоинством:

- Если позволите... - и продекламировал:

Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!

- Браво, - вяло сказал Клейн. - Браво. - И, будто аплодируя, сложил перед собой ладони.

Флинк хмуро заметил:

- Адмирал Канарис подбирает себе кадры: как римский папа: по принципу учености и изворотливости.

Дитрих добавил:

- И личной храбрости. - Выразительно скосил глаза на собственную грудь, украшенную орденом, кивнул на медаль Вайса, объяснил: - Ефрейтору Вайсу разносторонние познания не помешали совершить подвиг на фронте.

- Абверовцы на фронте - это новость, - удивился Флинк.

- Господа! - воскликнул Клейн. - Мы же сейчас отдыхаем. - Поднял бокал с минеральной водой. - За моих дорогих гостей.

В кабинет вошла фрау Клейн. Золотистые волосы ее были замысловато причесаны, а на лице, должно быть, навечно застыла ликующая улыбка красивой женщины. Она подала всем руку, белую, теплую, душистую, в кольцах.

И почти тотчас вестовой внес в кабинет младенца в кружевном, с шелковыми бантами конверте. все выразили свое восхищение.

Фрау Клейн сказала:

- Это наш подарок фюреру. Мы дали ему имя Адольф.

Гости восхищались, сюсюкали, делали пальцами "козу". А когда вестовой унес младенца, Клейн распахнул двустворчатую дверь в столовую:

- Без церемонии, пожалуйста, у нас здесь по-домашнему. Прошу заранее извинить за скромный обед.