Щит и вера

– Слышу! Слышу! – не поворачивая головы назад, ответил фельдшер Пономаренко.

– Вишь, фрицы-гады на высотке засели, мы как на ладони у них, мать твою в атаку! Передай по рядам: лежать всем, зарыться мордой в снег и лежать, не двигаться! Видать, немецкая разведка напоролась на нас. Им лишнего шума не надо, да и силёнок маловато. Будут ждать темноты и уйдут. Не ожидали тут подводы наши увидеть.

– Василич, так ведь не долежим до потёмок! Примёрзнем! Вишь, лабза какая! Вода да лёд со снегом! Не выдержать нам и пару часов! Замерзать начнут люди! Надо что-то делать, ротный. Подохнем так-то!

– А что ты тут сделаешь? Уповать только на то, что хватятся нас. А у фрицев снайпер, лишнего шума не производят, сразу в цель бьют, мать твою в атаку! Вон Панкратьева как сняли! Передай: терпеть и лежать.

– Да передал я уже всё! Говорят, что не выдержат до потёмок! Предлагают в атаку сходить. Чо ответить? – чуть повернув голову, нервозно моргая своими большими серыми глазами, загудел Пономаренко.

– Не сметь, мать их в атаку! Подняться снайпер не даст! Снимет! Да и что мне с вами, такими вояками, делать? Только под пули и вести! Лежать, говорю! Так и передай по ряду, мол, приказ – лежать! – Последнее слово комроты Пётр Михайлов «прошептал» так громко, что это слышал каждый боец интендантской роты в количестве пятнадцати человек, включая и погибшего сержанта Панкратьева.

Стояла мартовская распутица 1944 года. Третий Белорусский фронт. Погода не баловала: то снег пойдёт, то дождь со снегом. Холодные весенние ветра пронизывали до костей. Лошади, тянувшие телеги с хозяйственным барахлом, несколько полевых кухонь, инструментарием и медикаментами для прифронтовой санчасти, летним армейским обмундированием и другим многочисленным скарбом, незаменимым в армейской жизни, часто выбивались из сил. Гружёные подводы тянулись длинным обозом по полевым дорогам и лесным тропам. Всё это имущество переправляли ближе к линии фронта на лошадях, а то и на себе интендантские части второго эшелона. Состав роты был по меркам войны не боевой: пожилые солдаты под пятьдесят лет, несколько бывших раненых, не получивших при выписке из госпиталя военную годность и один боевой капитан в качестве командира этого своеобразного воинского подразделения, тоже пятидесятилетний «старик» Пётр Васильевич Михайлов.

Полевая дорога, петляя между небольшими рощицами Белорусского Полесья, вывела обозников на открытую поляну. Вот тут-то и грянул неожиданный первый выстрел с еле заметной глазу гривки, который снял невезучего Панкратьева. Пришлось залечь в нескольких метрах от гружёных телег. Талая вода вперемешку со снегом и льдом обдала упавших в неё бойцов обжигающим холодом.

Через пару часов такого лежания тело полностью задеревенело, не унимающаяся дрожь заставляла громко стучать зубами.

– Фёдор, ты как?

– Товарищ командир, зуб на зуб не попадает! Замерзаю я! Может, всё-таки рванём на фрицев?

– Сказано тебе: лежать! Я сейчас приползу к тебе, только ты не двигайся! Вместе теплее! Сейчас я!

Капитан Михайлов осторожно пополз по ледяной воде, раздвигая таявший снег. Он надеялся, что немцы не заметят его из-за лежащего впереди него фельдшера Пономаренко. Закоченевшие руки свело судорогой, ноги, казалось, стали каменными. Кое-как, совладея своим промёрзшим, мокрым и неподвижным телом, совсем погрузившись в снежную лабзу, Василич дополз до Фёдора.

– Ну вот и я! Теперь полегче вдвоём будет!

– Товарищ капитан, вот вы же подползли ко мне! Может, всё-таки в атаку? Примёрзнем мы!

– Зови меня просто Петя. Я ведь чуточку тебя постарше. А вставать нам никак нельзя, Федя. Покосит нас фриц! Надо терпеть, уж скоро смеркаться начнёт, и немец уйдёт. Он тоже, мать его в атаку, терпит, хоть и лежать ему чуток получше, чем нам. Боится, мать его в атаку, шума! Думал, что лошадей обозных постреляют, гады. Ан нет! Не решаются, знают, что наши здесь!

Немного помолчав, фельдшер продолжил шепот.

– Петя, всё хотел тебя спросить, откуда у тебя такая диковинная присказка: «Мать твою в атаку?»

– Повоевать мне много пришлось, Федя. С самой Гражданской! Командир у нас был отчаянный, молоденький совсем, погиб он, поднимая роту в атаку супротив белополяков. Его эта присказка. Как упал он, так такое отчаяние на меня напало! Жуть! Вскочил я, значит, и заорал: «В атаку, мать вашу, в атаку!» Как командир, значит, ору! А потом вроде талисмана на финской, вот теперь тоже использую. Привык уж! А ты сам откуда, Федя?

– Сибиряк я, родом из Алтая. Деревня наша Романово самой старинной считается. Стоит она в красивом месте: в сосновом бору на берегу большого и чистого озера. А дома остались жена Татьяна, две дочки и два сынка. Старшему уже семнадцать. Вот боюсь, что и он подоспеет к войне! Как думаешь, Василич, долго ещё воевать будем?

– Не задавай мне сейчас таких вопросов! Пережить сегодняшний день надо, а там и повоюем ещё. Ты и впрямь фельдшер? Или просто кликают так?