Щит и вера

– Савушка, водички надо бы натаскать в дом да корову напой. Сделай, сынок, по-быстрому, да отобедаем, – не поворачиваясь, обратилась она к сыну.

– Здравствуй, Марья! Это я, Григорий! – с волнением в сердце сказал Григорий Самсонович.

Жена, не поворачиваясь, словно боялась, что видение исчезнет, сказала:

– Григорий, и впрямь ты, что ли?

– Марья, да ты погляди на меня, не бойся, не призрак я! – всё больше волнуясь, продолжал Григорий.

Марья Назаровна резко развернулась, увидев мужа, рухнула без чувств Григорию на руки.

– Мамка, мамка! – с испугом закричал Савва.

Через несколько минут Марья открыла глаза, руками ощупала лицо Гриши и заголосила. Откуда только она вспомнила причеты, или они всегда живут внутри русской женщины до случая, ну вот он и представился Марье Назаровне.

– Из плену я, из Австрии, год, почитай, иду, – дрожащим голосом пытался объяснить своё появление Григорий Самсонович. – Насмотрелся я в России, что делается! Сколько кровушки людской льётся! Колхозы создают! Ладно, посмотрим, как жить будем, всё потом…

Любопытные селяне толком ничего не узнали о Григории, да и он почти ничего не объяснял. Говорил, как отпустили из плена и довезли до границы с Белоруссией, а дальше пешком через всю Россию прошагал до дому. Печаль накатилась на Григория: нет ни братьев, ни хозяйства, ни дома своего родового!

Из рассказов Марьи узнал он о гибели своего старшего брата с сыновьями. Что тела их даже не дали предать земле, а бросили в пылающий огонь горящего дома, про племянниц и жену Калины, про исчезнувшую внезапно семью Анисима, о тесте и многих сородичах, кои погибли, исчезли в классовых битвах Гражданской войны.

Через неделю свою единственную коровёнку, под рёв Марьи, он сдал в колхоз, в который попросился его записать. Председательствовал всё тот же бывший коммунар Иван Прозоров. По своей натуре он был незлобив, Зыкову Анисиму сочувствовал даже.

– Ну что ж, за такую сознательность, Григорий Самсонович, принимаем тебя и твою жену в колхоз! Пусть смотрят единоличники на твой пример! – не растерявшись, огласил своё быстрое решение председатель. – И корову твою берём в колхозное стадо, о чём сейчас выдам тебе документ, а ты напиши самолично заявление о вступлении в колхоз.

Григорий понимал, как опасно сейчас любое неповиновение. Под угрозой жена и сын! Узнать об Анисиме ничего не удалось. Его ознакомили только с решением окружного ОГПУ о высылке на спецпоселение семьи Анисима, но куда, конкретно никто не говорил. Понимал, что активные поиски брата сейчас опасны, необходимо подождать. Григорий стал помогать племянницам и сестре Анне Самсоновне, которые очень обрадовались появлению дяди и брата. Однако в положении племянниц и сестры ничего изменить было нельзя – «семьи врагов народа». Марья тоже всё стонала, что навлечёт Григорий своими племянницами и на них беду. Пришлось вести себя тихо. В семье оставшихся женщин появился мужчина. Это сразу стало видно по поправленным воротам, обновлённой крыше, ограде. Григорий обустроил землянки племянниц и сестры, но ходить к ним средь бела дня не решался.

Тавангинские поселенцы за лето поставили три избы и кое-какие постройки. Старшим в поселении комендатурой был назначен Анисим Самсонович. Ссыльные на разбитых огородах и запашных клиньях посадили и посеяли свой будущий урожай. Трудились семьями от рассвета до глубокой ночи. Скотину завести не разрешили. Но с сентября на поселенцев была наложена трудовая повинность. Принудительный труд забирал много времени, так что домашние дела во многом легли на женщин и детей. Мужчинам же и юношам-подросткам вменялось строительство длинных бараков и обустройство их. Поселенцы понимали, что энкавэдэшники готовятся принять «пополнение». И в двадцать девятом, особенно в тридцатом, тридцать четвёртом репрессированные крестьяне пошли партиями. Если первые прибывшие в места поселения репрессированные жили как единоличники, то в тридцатые годы сосланных объединяли в трудовые лагеря.