Щит и вера

– Коля, где ты был целый день? Тебя председатель обыскался. Говорит, что план срываешь! Сынок, ты бы сходил к нему, объяснился. Он сильно тут кричал, – без упрёка, но с тихой грустью встретила она меня.

– Мама, мне необходимо с тобой поговорить. Присядь, пожалуйста, – как можно мягче и теплее заговорил я.

Мать помедлила, посмотрела на меня испытывающим взглядом, а в глазах слёзы застыли. Я потом часто вспоминал эти материнские, такие любимые, голубые глаза, наполненные прозрачными слезами. Верно, она всё поняла, а спрашивала просто так, надеясь на что-то. Мать села на самый краешек придвинутого мною стула.

– Мама, я ухожу на фронт, – волнуясь, дрожащим голосом сказал я ей. – Вернее, сначала нас будут учить, а уж потом пошлют на фронт.

– Сыночек, Коленька, я знала, что так будет! Разве ты усидишь! Тяжело мне тебя отпускать, но что же тут поделаешь, война. Я помню, как отца на германскую в четырнадцатом провожала, тоже тяжело было. Что же это в мире делается! – всхлипнула она. Слёзы сами собой побежали по её морщинистому лицу.

– Мама, мамочка, ты только не плачь! Я вернусь, вернусь! Отец ведь тоже вернулся с той войны! – пытался я хоть как-то успокоить её.

Мать спросила меня о дне отправки. Я ей ответил. Мне и самому плакать хотелось. Только тогда я начал понимать, что такое война…

* * *

В назначенный день возле сельсовета собралось всё село. Мужчины уходили на фронт. Возле конторы стояли три грузовика, куда садились мобилизованные. Мест не хватало. Многие садились прямо на застланную по дну солому. Тут и гармонь с частушками, пляски, плач! Из нашей семьи на фронт уходил я и муж старшей сестры Даши – Савелий. Мы сели с ним в одну машину. Вскоре колонна тронулась. Женщины заголосили. Мать стояла словно мёртвая, не плакала и не кричала. Казалось, она всеми силами старалась запомнить на мне всё: мой пиджачок, кепку, мешок с настряпанными ею курниками. Лучше бы она причитала, как многие! Такой страх стоял в её глазах!

В сопровождении всё того же майора из военкомата мы доехали до Оби, а там, на каменской пристани, ждала нас баржа. Столпотворение людское собралось на берегу. Погрузили нас, и по реке пошли мы до Новосибирска.

Два месяца нас держали в учебке. Я почти каждый день писал домой. Из всей нашей компании были мы там втроём. Ну а потом в вагоны и на фронт! Нас с ребятами разбросали по разным батальонам. Больше никогда мы и не встретились. У каждого своя судьба. У кого-то она оказалась до первого боя, кто-то при взятии Берлина погиб, а я вот выжил!

* * *

В конце сентября 41-го бои шли жестокие. Враг теснил нас каждый день, продвигаясь всё ближе и ближе к Москве. Батальон наш занял позиции на можайском направлении. Комбат, товарищ капитан Лещенко, человек решительный, напористый и жёсткий, был командиром, прямо скажем, отчаянным. Порой думаешь, как только его ещё не убили! По всем позициям бегает под огнём, вовремя окажется рядом с бойцами, отдаёт команды и сам вместе с бойцами их же исполняет! Не прятался за спины и не отсиживался в окопах! Все его за это ценили и уважали. Ротный Михаил Васильевич взял сразу меня под опеку. По возрасту он мне в отцы годился. Говорил, что у него сын Пашка такой же, как я, воюет. Относился он ко мне по-отечески.

– Всегда будь рядом со мной, Коля. Слушай мою команду и делай всё, как тебе говорю. Жив останешься. Самое страшное для нас – это авианалёты, даже танки бить можно. А авиация только нас месит, сынок. Тут уж хорошо схорониться надо и переждать эту заварушку, – спокойно рассуждал он.

Так с первых моих дней я был рядом с этим человеком. Михаил Васильевич тоже был сибиряк, он и подкармливал меня, отдавая часть солдатского пайка, понимая, что я постоянно испытываю голод.

– Молодой ты ещё, растёшь, а паёк не рассчитан на это. Ешь, ешь – я уже за свой век успел съесть много, – приговаривал он при этом.

И от дождей меня укрывал, одеждой тёплой делился. Я, глядя на него, думал, что вот и отец мой таким, наверное, был бы. В лице своего ротного я почувствовал, что такое иметь отца.

Что сказать про боевые действия? Сделать это просто невозможно. Как передать тот животный страх первого боя?! Помню, что бежал я в атаке, кричал, стрелял, а сам всё жался к Михаилу Васильевичу. Он всё время в мою сторону поглядывал. Не знаю, убил ли я кого из немцев или нет. Вообще всё как в бреду. Батальон наш оборонял подходы к шоссе. Немцы сконцентрировали здесь несколько десятков танков, а пехота их всё время атаковала. Раздали нам перед боем бутылки с зажигательной смесью и сказали, что ими танки можно бить. Бойцы сомневались в этом. И вот бой. Немецкие танки пошли, а за ними автоматчики. По команде открыли мы огонь по наступавшему врагу. А танки неуязвимо ползут, прикрывая свою пехоту. Всё ближе и ближе, дух захватывает, как страшно! Ротный командует:

– Ребята, готовь бутылки, будем танки жечь!

А бойцы не верят в это оружие.