Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Деяние Белкина – это пять повестей, в которых воплощен Пушкиным образ идеально целомудренного отношения писателя к материалу жизни (его условно можно назвать «белкинский писательский принцип»). Дальнейшая история русской литературы может быть написана через сличение авторской позиции того или иного сочинителя по отношению к своим героям с «белкинской» как с эталоном. Это гениально понял Достоевский, в первом же своем романе «Бедные люди» заставивший своего «маленького» простого героя прочесть «Станционного смотрителя» и «Шинель». Драма унижения человеческого достоинства, пережитая Макаром Девушкиным как сюжет собственной жизни, узнается им как собственное зеркальное отражение и в пушкинском тексте, и в гоголевском. Пушкинское отражение утешительно, гоголевское настолько нестерпимо, что порождает сюжет бунта и морального падения[167]. В том, как прочитал Достоевский «Повести Белкина», мы видим подтверждение нашего понимания главной темы этого произведения как восстановления достоинства человека в его «простой жизни».

* * *

В качестве заключения хочется обсудить одну немаловажную проблему: как соотносятся образ Белкина, автора пяти повестей, и образ Белкина, летописца села Горюхина?

Во-первых, хронология создания «Повестей Белкина» убеждает в том, что замыслу цикла изначально была присуща идея принадлежности всех повестей перу одного автора-персонажа; то есть фигура Белкина-писателя не была придумана Пушкиным впоследствии, когда сами тексты уже были написаны. Предисловие, содержащее биографию воображаемого автора «Повестей», первоначально набросано еще в 1829 г., осенью, в с. Павловском. В примечаниях к тексту «Повестей Белкина» академическое издание сообщает о «Предисловии издателя А. П…», что его «черновая редакция, близкая к окончательной, написана в Болдине 14 сентября 1830 г., одновременно с окончанием «Станционного смотрителя»[168]. Это значит, что замысел цикла всегда существовал как единое художественное целое, и Белкин не был присочинен в качестве внешней, механически наложенной на весь цикл рамки, безразличной к его внутреннему устройству. Этот факт соответствует нашим выводам, о том, что вся внутренняя структура текста «Повестей» есть результат личностного мировидения, опирающегося на вполне определенную систему нравственных и религиозных представлений и ценностей.

Во-вторых, во всех академических изданиях прозы Пушкина почему-то сразу же вслед за «Повестями покойного Ивана Петровича Белкина» следует «История села Горюхина», как будто это равноправные тексты. С нашей точки зрения, нельзя смешивать то, что признано самим автором законченным художественным произведением (воля художника – издать свой труд – является самым прямым указанием на то, что произведение завершено), с тем, что после смерти писателя было обнаружено в архиве среди черновиков, незавершенных отрывков и набросков. Можно, конечно, утверждать, что среди неопубликованных произведений находятся те, что невозможно было напечатать по цензурным соображениям, в частности, поэтому и «История села Горюхина» не увидела свет. Трудно, однако, не видеть очевидного: того, что замысел Пушкиным не был приведен к окончанию; с этим, кажется, нельзя не считаться, тем более, что, поставленные рядом как равноправные, «Повести» и «История села Горюхина» неизбежно взаимодействуют в сознании читателя. Почему-то не вызывает сомнения, что сам Пушкин был бы не в восторге от соседства своих пяти повестей с «Историей села Горюхина». Дело даже не в том, что одно произведение совершенно, а другое незаконченно, дело в том, что образ Белкина пяти повестей – образ хрустальной нравственной чистоты, и только предвзятость при чтении (тот самый стереотип ожидания) может замутнить это впечатление. Другое дело Белкин – горюхинский историк, написавший собственную автобиографию, в которой возникает образ Белкина почти гротескный.

Пушкин не посчитал нужным продолжить работу над горюхинской «летописью», наверно, и потому, что в ней разработка образа Белкина пошла в направлении, несогласном с его художественной идеей, воплощенной в «Повестях». Миф о недалеком, глуповатом, добросовестном Белкине возник не в последнюю очередь из-за того, что исследователи искали комментарий к образу Белкина за пределами текста «Повестей». Поэтому корректнее всего, на наш взгляд, издавать «Историю села Горюхина» в разделе черновых рукописей, в качестве, так сказать, лабораторного эксперимента, осуществленного Пушкиным с образом придуманного им персонажа – писателя Ивана Петровича Белкина.

Глава восьмая Смысл названия исторического романа Пушкина «Капитанская дочка» [169]