Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Не любящий «метафизических прений», штабс-капитан не чувствует, что в его речи столкнулись две формулы, обозначающие две противоположные идеи: «черт его дернул» – обозначение случайности – и – «так на роду ему было написано» – обозначение идеи неизбежности, формула народного фатализма. Объясняя одно и то же событие, две эти формулировки как бы взаимно уничтожают друг друга. По существу, последнее завершающее слово (причем не только новеллу «Фаталист», но и весь роман) является симуляцией итогового суждения, чистой формой, не наполненной содержанием осмысления события. Однако художественный текст не терпит зияний. Даже если сам Максим Максимыч и не понял, что заставило Вулича ночью с пьяным разговаривать, то контекст новеллы наполняет словечко «черт» вполне конкретным содержанием. На какое-то мгновение в сознании читателя происходит персонализация «черта», обернувшегося Печориным, который своим экспериментом над Вули-чем буквально «дернул» «беднягу».

Таким образом, итоговое слово по поводу главного героя романа все-таки прозвучало, пусть даже и не замеченное ни Максимом Максимычем, ни самим рассказчиком Печориным.

Сам не зная того и помимо собственной воли, Максим Максимыч своим пустым, ничего не значащим, бытовым словом дает последнюю завершающую версию о герое романа Печорине на простонародном языке.

Однако в романе есть и завершающее слово о герое, принадлежащее самому автору. Я имею в виду первую фразу из «Журнала Печорина»: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер.

Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки…» Сильный эффект этого сообщения в нарочитом отказе от соблюдения речевого этикета; нет никакого приличествующего случаю употребления надлежащих формул, автоматически ожидаемых при известии о смерти человека.

Но здесь мы остановимся, так как общий вопрос о языковом «простонародном» пласте в тексте романа»» и его сосуществовании с другими языками в «разноречии» романа выводит нас за пределы новеллы «Фаталист». Анализ же самой новеллы позволяет выдвинуть гипотезу о том, что народный язык, который вроде бы должен являться залогом национального единства, функционирует в романе таким образом, что компрометирует носителей этого языка, не представляющих собой никакого единства. Логика взаимодействия персонажей в новелле «Фаталист» – это логика войны и военных действий как в офицерской среде, так и в среде казаков. Цепь микросюжетов в новелле, каждый из которых «увенчан» диалогом (то есть речевым контактом), позволяет увидеть повседневную жизнь Кавказской войны на «клеточном» ее уровне через сдвиги в сознании людей. Эти сдвиги явлены, прежде всего, в речи героев.

Заведомо недоказуемая фактами теория существования или несуществования предопределения является лишь предметом веры или неверия в той или иной мировоззренческой системе. Естественно, что этот «пустой» вопрос решить Печорину на основе рациональной (ни умозрительно, ни экспериментально) не удается. Мы же считаем, что было бы наивно предполагать, что сам Лермонтов этот «пустой» вопрос сделал главной темой своего первого прозаического произведения, в котором отчетливо преодолеваются романтические традиции.

Таким образом, для самого Печорина – писателя-романтика – его новелла «Фаталист» написана на метафизическую тему и дает ему в его знаменитом авторском лирическом отступлении право оправдать свой мировоззренческий скепсис[186]. Но для Лермонтова, создающего новую русскую прозу, главным итогом было обнаружение трагического зияния там, где должны были выявиться прочные братские узы, связующие людей и образующие единство национальной жизни.

Мы уверены, что в одном из своих самых существенных смыслах роман «Герой нашего времени» является ответом на пушкинскую прозу: на «Повести Белкина» и «Капитанскую дочку», замысел которых состоял в том, чтобы явить высокую версию о целостности и единстве русского мира. У Пушкина это единство строится на простых и незыблемых принципах народной этики, выраженных в нравственных пословицах: «долг платежом красен», «береги честь смолоду», «казнить так казнить, жаловать так жаловать» и др. В романе Лермонтова стихия простонародной жизни и стихия народного слова (в отличие от «Песни про купца Калашникова») не обнаруживают высокой этики поступка и не способны всерьез противостоять скепсису главного героя, принадлежащего миру просвещенного европеизированного дворянства.

Послесловие

Перед читателем книга, состоящая из ряда статей, посвященных анализу классических хрестоматийно известных текстов А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. При желании ее можно было назвать «Сборником статей о русской литературе». Однако автору кажется, что во всех этих статьях оказалась поймана в фокус и зафиксирована важнейшая для русской литературы тема «личной тайны». Не трудно увидеть, что во всех рассмотренных нами произведениях сюжеты и жизненные коллизии главных героев построены на их «личной тайне».