Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма)

В недавно вышедшей книге «Депрессия и травма: как преодолеть»[105] есть два материала: «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты»[106] и «„Три Д“ — Депрессия, Деперсонализация, Дереализация. Преодолеть отчуждение: в том числе и о депрессии»[107]. В этих текстах, в том числе, анализируется травматический опыт Виктора Франкла, австрийского психиатра, пережившего заключение в нацистском концлагере, автора книги «Сказать жизни „Да!“: психолог в концлагере»[108]. Опытом Франкла гордится западная культура, однако за четыре года жизни в концлагере он, по собственным словам, близко подошёл к апатии, то есть к той черте, за которой возможно психологическое разрушение. Но если мы посмотрим на наших православных священников и мирян, чьих свидетельств у нас бесчисленное множество, — сроки их заключений в советских концлагерях во время гонений XX века исчислялись десятилетиями. Кто-то был гоним всю жизнь, кто-то находился в лагерях, направленных, подобно нацистским, на уничтожение людей. Их примеры и свидетельства показывают, что наличие духовного мировоззрения, веры позволяло человеку не только преодолевать ПТСР, но и вовсе не «заболевать» им.

Один знакомый священник, прошедший в прошлом Чеченскую войну, рассказывал, что те его сослуживцы, у которых не было духовного мировоззрения, во время или после войны сходили с ума. У него также были все шансы сойти с ума: в роте, где он служил, — а это была спецрота из спортсменовразрядников — осталось в живых три человека. Он вспоминал, что те зверства, которые творили противники с русскими солдатами, вызывали у последних чувство негодования и желание мести. По его словам, все, кто поддавался соблазну выместить месть на пленных или раненых чеченцах, в итоге сходили с ума. Несмотря на то, что сам он был свирепым сержантом — мог ударить подчинённого и т. д. — всё изменилось в плену. Раньше он был уверен, что в плену не сломается, но, когда зашли противники и стали его бить, через полчаса он понял, что от его прежней основы ничего не осталось, — как человек он был раздавлен. Но в то же время в этот момент как бы родился феникс: этот сержант был человеком думающим, и в плену он понял, что всё, на чём строилась его жизнь раньше — свирепость, бицепсы — оно не работает. Как христианин он родился на этом стуле, связанный, в крови, и в итоге благодаря этому перерождению не получил ПТСР. Сейчас он жизнерадостный, весёлый человек, он полностью адаптировался к полноценной гражданской жизни.

Другой знакомый спецназовец из очень элитного подразделения краповых беретов рассказывал, что все его сослуживцы живут плохо. Он говорит, что в его жизни было одно сплошное кровавое пятно: Суворовское училище, 1990-е, развал армии, многие знакомые ушли в организованные преступные группировки, были пьянки, тусовки — всё это скребло совесть, не было покоя в душе. Но, когда он обрёл веру, исповедь и духовная жизнь избавили его от ПТСР. Он сожалеет, что не может донести мысль о необходимости духовной жизни до друзейсослуживцев, несмотря на то, что они поддерживают общение. Почти все его товарищи страдают ПТСР. Когда человек живёт только войной, он неизбежно деградирует. Через какое-то время нужно людей выводить из боевых действий, чтобы они пришли в себя, переформатировались. Однако те, с кем служил этот спецназовец, из-за больших зарплат не выходили из боевых действий, и некоторые сходили с ума. Он вспоминает, как сидел в бронетранспортёре, и один человек рядом без конца рассказывал одну и ту же историю. Примечательно, что в фильме «Призраки»[109] — о гражданских, которые с оружием в руках стали защищать свою независимость, — один из бойцов говорит, что сначала не понимал, зачем их водят на концерты, в театры. А потом он понял: чтобы они не застряли в этой войне. Понятно, что на войне есть много срочных дел, но и переключаться тоже нужно. И вот, этот человек себя не потерял, не подвергся ПТСР, он может вернуться домой, снять форму и снова стать семьянином, оставив войну за порогом. Ухтомский называл это переключением доминант.

Ненависть и прощение