Щит земли русской

– Выходи, тать! – снова закричал Гордей. – Не выйдешь, повелю холопам копьями прибить! Своей волей выходи, тогда жить будешь, а поутру на суд сведут в княжий терем к ябедьнику Чудину.

– Я выйду, – прошептал Бажан и сделал шаг к двери. Могута остерег друга:

– Повремени. Теперь ночь ведь. Убьют, и закон будет на их стороне. А на свету закон не велит без суда убивать даже у чужой клети. Здесь же отобьемся вдвоем, коли холопы в дверь полезут.

– Не выйду – скажут, что и я тать.

Могута не имел права удерживать товарища: всякий человек сам распоряжается своей участью, выслушав совет другого. Он приоткрыл дверь, выпустил Бажана. Едва тот спрыгнул с высокого порога на землю, как набежали услужливые стражники, взяли его в кулаки, свалили под ноги.

– Подлый холоп! Как посмел ты поднять руку на добро господина твоего? Убейте татя! – закричал Гордей.

Могута в ужасе содрогнулся, когда услышал предсмертный вопль Бажана, потом хлесткий удар – и все стихло у клети, только ветер по-прежнему шумел над высокими куполами ближних теремов и церкви.

– Погляди, нет ли там еще кого? – распорядился доможирич. Кто-то осторожно просунул голову во тьму клети. Могута надежно скрывался за полуоткрытой дверью.

– Никого не видать, – поспешил заверить робкий стражник.

– Что застрял на пороге? – прикрикнул Гордей. – Боишься, что мыши нос отгрызут? Ну-ка, лезь дальше!

Стражник встал коленом на порог, просунулся в клеть. Тускло блеснул в дверном проеме обнаженный меч. В тот же миг Могута ударил по руке запором, выбил меч и толчком кулака опрокинул стражника за порог. Падая, стражник успел отчаянно вскрикнуть.

«Вот так. Теперь и я при оружии, до утра меня не возьмут Сигурдовы псы двуногие», – порадовался временной удаче Могута, сжимая тесную для его ладони рукоять меча.

– Тать! Там еще один тать! – выкрикивал на земле побитый страж.

– Вижу теперь, – равнодушно, даже с усмешкой в голосе отозвался доможирич Гордей. – Назовись, кто в клети!

«Как же, я назовусь, а ты за Агафьей пошлешь среди ночи своих людей, ее пытать прикажешь, чтобы я вышел», – подумал Могута. Он плотно прикрыл дверь и подпер ее запорным бруском.

– Этот умнее холопа Бажана, – послышался снаружи чей-то глухой голос. – До солнца не выйдет.

– Пошлите за посадником Самсоном и за воеводой, – распорядился доможирич. – Да княжьего ябедьника покличьте. Теперь за ними главное слово, как с татем поступить.

В дверь постучали тупым концом копья.

– Слышь, тать! Назови себя и выходи, – не унимался Гордей. – Не выйдешь – велю огонь развести под клетью. Сгоришь, заживо в угли превратишься, как язычник поганый!

«Не разведешь», – мысленно ответил Могута. Он отошел от порога, на ощупь, выставив руки перед собой, обошел всю клеть – зерна здесь не было и в помине: пахло старым воском, выделанными кожами, на полках в связках лежали меховые шкуры белок, куниц и длинные шкуры волков, приготовленные на продажу, да оставленные по причине печенежской осады.

«Эх, Бажан, Бажан! Погиб зазря – нет здесь зерна, и нечем даже мне насытиться перед судом посадника и волостелина завтра поутру! Полезли в клеть, не зная, что в ней, а теперь один убит, а второму поутру быть объявленным татем! Волостелин превратит меня в пожизненного холопа, к скоту приравненного. А то и в чужие земли может продать, будто говяду, выращенную на вывоз!» Сел у порога, спиной привалился к срубовой стене и запечалился крепко.

Прошло некоторое время. За дверью послышались голоса, различил посадника Самсона, воеводу Радка. Позже других распознал визгливые крики княжьего ябедьника Чудина, который ругал волостелиновых дворовых: почему ночью не смотрят за клетями хозяина?

«Явился по мою душу, – Могута с ненавистью подумал о Чудине. – Тебе-то мое горе нечаянное в радость вышло. Давно ты силе моей завидуешь». Вспомнил, как недавно, по весне этого года, Чудин уговаривал его оставить Сигурда, вернуть ему купу – деньги давал он, Чудин, – и перейти закупом к нему. Неласково ответил тогда Могута: «Что у Сигурда, что у тебя – все одно неволя. У волостелина я хоть на земле сижу, а у тебя при доме жене твоей угождать – не честь для ратая». Крепко обиделся таким отказом княжий ябедьник.

Сквозь щель в двери и через узкие продухи под крышей в клеть забрезжил утренний рассвет, потом Могута, приникнув к доскам, увидел, как зарозовели верхние строения волостелинова терема. Наступило последнее полувольное утро для Могуты… Перед клетью вновь загомонили, послышался голос посадника Самсона, который объявил:

– Взошло солнце. Выходи, человек, и предстань перед судом божьим и людским.

Могута рывком распахнул дверь и, настороженный – не кинулись бы стражники в драку! – с мечом в руке выпрыгнул из клети. Два ближних дружин ника отпрянули в стороны, не посмев даже для острастки поднять на него копья.

– Могу-у-ута! – пронеслось над собравшимися. Удивление было всеобщим: кротость Могуты для белгородцев была примером христианского терпения, и вдруг…