щуп

- Нет, братец, выкинь это из головы. За всякую халяву рано или поздно приходится платить. А это даже не халява, это куда как...

Не дав ему договорить, в комнату влетел прихрамывающий Максимов. За ним спешил взволнованный Валерий.

- Что, тетерева, ничего не слышите?! Откройте хотя бы форточку!

- Какого черта!.. - Леонид умолк. За окнами разгоралась перестрелка. Это не походило на шальную разборку мафиози. Гулко молотил крупнокалиберный пулемет, из разных точек города ему вторили басовитые собратья.

- Черт!.. Это еще что такое?

- Откуда я знаю! Может, война гражданская началась, а может, и что похуже.

- Дубина! Что может быть хуже?

- А это мы скоро узнаем.

- К тому все и шло, - хрипло пробормотал Олег. Дрожащей рукой нервно пригладил волосы, растерянно посмотрел на темный экран монитора. Поймав его взгляд, Леонид со значением качнул головой.

- Никак, начало охотничьего сезона?

- О чем ты?

- Да об охоте. На волков, значит... Мало ли в "Интернате" охотников?

Олег скованно пожал плечами.

Всю ночь город вздрагивал от заполошных выстрелов, словно кто хлестал его гигантской плеткой. Невидимый палач работал с азартом, торопливо и зло. Лишь утро вспугнуло разгулявшиеся рати, принеся тишину и успокоение. Матовое небо осветило багровые лужи на асфальтовой кожице города, ветер погнал по улицам пороховую непривычную вонь. И от запаха этого хотелось ежиться, шагать быстрее, с непременной оглядкой. Так или иначе участь дня была решена, - его отдали на съедение слухам. Впрочем, делились не впечатлениями, - люди избавлялись от накопленного за ночь.

***

Валентин крутил верньер настройки, гуляя по радиочастотам, когда в комнату заглянула Аллочка. Добрых полчаса она провела у зеркала, возвращая лицу утраченную за ночь свежесть. В целом кое-что ей удалось, однако под глазами по-прежнему угадывались темные полуокружья.

- Все сидишь слушаешь? - она проговорила это с той обтекаемой интонацией, когда слова произносятся не ради содержания, а единственно ради звуковой прелюдии. Валентин поднял голову, чуть убавил громкость радиоприемника.

- Все сижу и слушаю.

- Поймал что-нибудь новенькое?

- Да нет, одно и то же... Как там Константин Николаевич?

- Сыновьи чувства пробудились? - Аллочка криво улыбнулась. Однако под сердитым взглядом Валентина чуть стушевалась. - А что ему сделается? Дядя Костя - человек невозмутимый. Стреляют или не стреляют, - его таким пустяком не проймешь. Как вернулся, так и сидит в своем любимом кресле. Листает какие-то подшивки, что-то бормочет под нос... Ты-то сам еще не проголодался? Я тут кое-что приготовила.

- Спасибо, не откажусь.

Аллочка вышла в коридор и через пару секунд вкатила в комнату сервированный столик.

- Кофе, - объявила она. - С печеньем и мармеладом. Тут джем, а тут сгущеное молоко. Сливки, если захочешь.

- Попробуем. И первого, и второго, и третьего, - Валентин выключил радиоприемник, подтянул столик к дивану. Аллочка манерно оправила на себе платьице и присела рядом. Потрепав его по волосам, неуверенно чмокнула в щеку. От нее пахнуло алкоголем - совсем чуть-чуть, но в достаточной степени, чтобы заставить его поморщиться.

- Устал? - она поняла его гримасу по-своему.

- Устанешь тут... - Валентин рассеянно взял печенье, неловко обмакнул в сгущенное молоко. Узорчатый кругляш разломился надвое, и Валентин с недоумением пронаблюдал, как половинка печенья тонет в молочном болотце. Вот так и люди - в сладком, а все равно тонут, захлебываются...

Рядом с самым беззаботным видом сидела Аллочка. Эту ночь они несомненно запомнят по-разному. Он будет вспоминать первые, столь всполошившие его выстрелы за окном, она, вероятно, запомнит другое. Может быть, его жадные руки, несвязное бормотание, собственную вспышку ревности, когда он ни с того ни с сего стал рассказывать ей о Виктории...

Когда-то страшно давно, будучи четырехлетним мальчуганом, Валентин дирижировал возле деревенского пруда, воображая, что лягушачий хор действительно внимает его взмахам. Пузырчатый клекот исподволь превращался в волшебную мелодию, и глупый малец преисполнялся восторгам перед таинством мира. Во что же он верил тогда? Должно быть, в самое главное, во что перестал верить теперь. Все исполнимо и все замечательно, - вот истина, которой он поклонялся. Все и было исполнимо в те розовые времена. Ни часов, ни дней не существовало. Прошлое без границ и переходов сливалось с будущим. О первом он вспоминал, второе являлось в мечтах - по-детски сказочных, не по-взрослому простодушных. Существенной разницы между работой памяти и игрой воображения - двумя лучами, разбегающимися в ушедшее и надвигающееся, он не ощущал. Не ощущал по причине лучезарной общности полярных пространств. Ведь закат и восход - одинаково прекрасны! Секрет, о котором знают лишь дети и глубокие старцы. Серая протяженность жизни отдавалась будням. Зачем, за что и почему - это следовало спросить у самих людей...