Шедевры Третьяковки. Личный взгляд

Булатов говорит: «Меня поражало всегда, когда я смотрел на эту картину (Иванова), между мной и картиной всегда оказывались какие-то зрители, и они буквально оказывались внутри картины. То есть картина их прямо заглатывала, они просто оказывались там, несмотря на то, что они другого размера, масштаба и, конечно, другие люди. Я пытался понять почему, что же произошло. И вот кончилось тем, что я сам занялся этим делом. Мне показалось, что нужно действительно ввести этих людей в эту картину, что ей не хватает переднего плана. Ведь в ней, на самом деле, уже две картины. Одна картина – идущий Иисус Христос, а все остальные – зрители, в сущности. Если мы вводим еще один ряд зрителей, то они становятся персонажами, они меняются как бы местами. Один ряд персонажей, другой ряд персонажей, и каждый становится зрителем. И следующие зрители, которые подходят, снова становятся включенными в эту картину. Вот, собственно, это я пытался сделать».

Зритель вынужден задаться вопросом: «А что отражает здесь искусство? Действительно, где граница между реальностью и изображенным? Как глубоко должен художник снимать пласты реальности, чтобы дойти до последнего плана, до той последней картины, которая является исходной точкой?» Оказывается, что в, казалось бы, жизненной жанровой зарисовке, Эрик Булатов восходит до постановки вопросов, которые вполне сопоставимы и соизмеримы с теми вопросами, которые ставил перед собой Александр Иванов.

Когда я позвонила Эрику Булатову и объяснила, что готовлюсь к разговору о его картине, он сказал, что работал над этим полотном два года и сделал в процессе подготовки около 100 фотографий в залах Третьяковской галереи. Для него было важно сочетание сложнейшего, изощреннейшего концептуального подхода с реалистической формой изображения, что было важно, в том числе, и для русской художественной традиции. Я его переспросила: «Скажите, Вы все-таки хотите использовать это слово “реалистическая“?» Он уверенно сказал: «Да». Когда я, положив трубку, еще раз задумалась над этим, я вдруг поняла, что в том, что мы ее повесили как самую последнюю картину, мимо которой ты выходишь из экспозиции на Крымском валу, экспозиции, представляющей XX–XXI века, была какая-то неумолимая логика, как была неумолимая логика и в том, что эта картина оказалась в нашем собрании.

При всей реалистичности изображения, границы разрушаются – и это выражено в этой работе буквально! Она становится одновременно размышлением и разговором об истории русского искусства, и вообще, о том, что есть искусство и как оно соотносится с реальной жизнью. Когда я это поняла, то поняла и то, что в творчестве Эрика Булатова «Картина и зрители» – такой же манифест, каким была в давние годы «Слава КПСС» – не такой броский, но, может быть, не менее важный, манифест позднего Эрика Булатова.

Что меня привлекает в Эрике Булатове и что делает его для меня абсолютно великим художником – он не эксплуатирует единожды найденную манеру. Он мог штамповать картины «Опасно», «Не прислоняться», «Слава КПСС» до бесконечности и прекраснейшим образом жить и существовать, в том числе, и в финансовом плане. Но он не может не меняться в соответствии с тем, что меняется внутри него, что меняется с возрастом, с течением времени – смена приоритетов, точек зрения, взглядов и, главное, с освобождением от того, что уже не является для него сегодня актуальным. В этом его большое отличие от многих художников соц-арта, которые гораздо дольше эксплуатировали очень емкие, эффектные, ироничные, язвительные формулы, найденные ими в 1980–1990-е годы.

Когда ты стоишь перед полотном «Картина и зрители», возникает ощущение, что ты как будто бы входишь в него. Все персонажи – и созданные Ивановым и запечатленные Булатовым, оказываются в едином пространстве, и эта встреча происходит с твоим участием. Мне кажется, что эта картина – об освобождении от всего лишнего, не обязательного, не безусловного. И в этом смысле она может изменить твою жизнь.

Булатов, рассказывая, как работал над этой картиной, говорил, что, изображая полотно Иванова, он что-то менял по сравнению с оригиналом, для того чтобы сделать свою мысль гораздо более явственной. То, что мы видим на картине нашего современника – это не рабское воспроизведение оригинальной картины Иванова, а ее измененная версия, чтобы создать тот эффект, которого пытался добиться Булатов. В этом плане она действительно абсолютно бесконечна, это разомкнутое пространство. С одной стороны, почти иллюзионистическая, она каким-то странным и непонятным образом становится совершенной плоскостью. И здесь есть, я не скажу фокус, но какой-то секрет, который знает, я думаю, один Эрик Булатов.

Искусство Эрика Булатова будет жить долгие годы и десятилетия в первую очередь потому, что оно дает бесконечные возможности осмысления, интерпретации, движения и жизни тому, что представлено на полотнах и в монументальных работах художника. И это замечательно – потому что, когда ставится большая жирная точка, всегда становится скучно.