Шехерезада

Прячась в тени, он тяжело дышал и молчал, а Шехерезада проклинала себя: она специально планировала приключения Халиса с учетом привычки Хамида, но не учла, что со временем его запасы гашиша могут иссякнуть, он придет в дурное расположение духа и станет несговорчивым. И с Шахрияром бывало такое — отказываясь от вина, он становился особенно раздражительным и придирчивым. Для предупреждения подобных взрывов сказительница должна обладать чуткостью матери, непрерывно и незаметно переходя от буйных фантазий к циничному реализму, от легкомыслия к трагедии и обратно, через полный спектр эмоций и манипуляций. При этом необходимо постоянно приспосабливаться, впитывать настроение слушателя, как цветок всасывает из земли питательные вещества, выпаривать в воображении химические составляющие, вливать ожидания в душистые слова, анализируя, какие ароматы вызывают наиболее благоприятную реакцию, подбирая оптимальную комбинацию — возбуждающую, но в меру. Задача осложняется тем, что у нее единственный слушатель — один человек гораздо взыскательнее, он не подвластен изменчивым настроениям толпы, — и Шехерезада сейчас особенно нуждалась в помощи Дуньязады, чей заразительный смех, изумленные вздохи, точно рассчитанные восторги поколебали бы самого предубежденного критика. Без преданной сестры ей приходилось играть роль марионетки в собственной пьесе, притворяясь, будто понятия не имеет о дальнейшем, балансируя на грани опасной неубедительности.

— Я твои сны тоже знаю, Хамид, — объявила она. — Легко представить, что ты в них видишь.

Скрестив на груди руки, он бесстрастно взглянул на нее.

— Несправедливость, царящую в мире, — с притворным благоговением решительно продолжала она, — иссохшие слезы голодающих матерей, обрушившиеся на бедняков лишения, мольбы нищих… Твои сны заливает кровь угнетенных.

Подсказка нашлась в его ненависти к ее богатству, высокомерных замечаниях о борьбе за существование, свойственных человеку, считающему себя жертвой, старающемуся с редкостным рвением отделаться от подобной судьбы, не расставаясь с ее радостями.

— Ты о моих снах не имеешь понятия, — сдавленным тоном вымолвил он.

— Не позволяй страданию себя одолеть. Чуткость, Хамид, — ценный дар.

— Сама не понимаешь, что мелешь.

— Ты когда-нибудь любил, Хамид? Испытывал когда-нибудь любовь?

— Поцелуй тарантула, — прошипел он после долгой паузы.

Она рассмеялась:

— По-настоящему никто в это не верит.

— А ты какую любовь знала, чтоб вот так вот смеяться? — возмутился он. — Твой муж — палач. Не говори, что испытывала к нему хоть каплю любви.

— Я отдалась ему, как мученица, — сокрушенно призналась она. — Неужели ты в этом меня упрекнешь?

— Ты не мученица, а кокетка. Обвела царя вокруг пальца, чтобы власть захватить. Точно так же, как теперь меня стараешься провести.

— Ты же знаешь, что это неправда, — с притворной обидой сказала она. — Почему тебе все время хочется оскорбить меня? Что я такого сделала? Что сказала? В чем дело, Хамид? Объясни, избавь меня от огорчений.

Молчание.

— Прошу тебя, Хамид, пожалуйста…

— Ты надо мной посмеялась, — прошептал он.

— Я? Над тобой? — она нахмурилась.

Он молчал.

— Что ты имеешь в виду, Хамид? Я встревожена. Как я могла над тобой посмеяться?

Он вздохнул сквозь зубы и бросил:

— Сказала Саиру, будто я в тебя влюбился.

— Это он тебе рассказал? — с притворным недоверием переспросила она.

— Посмеялась над моей слабостью, — продолжал он дрожащим голосом. Смех, настоящий или воображаемый, с той самой минуты звонко звучал в его ушах.

— Я над тобой не смеялась, Хамид. Никогда не смеялась.

Молчание.

— Нет, если и старалась кого-нибудь обмануть, то самого Саира. Он из себя воина изображает, Хамид. Рассказывает, как душит своих жертв их же собственными руками. Я закрываю глаза, Хамид, не в силах стерпеть. Пришлось ему сказать, будто ты меня любишь. Разве не понимаешь? Как бы я его ни боялась, он боится тебя еще больше.

— А как насчет Фалама?

— И он тоже? — воскликнула она, притворяясь, будто остро переживает очередное предательство.

— Сама знаешь, что ему говорила.

— Очередная уловка, Хамид. Как тебе известно, Фалам еще не зрелый мужчина и страстно тебе завидует. Я подумала, что его уязвил твой выговор, и в этом он обвиняет меня. Я должна была убедить его, что между нами ничего нет. Неужели действительно думаешь, будто я попросила бы его убить тебя без опасения, что он тебе доложит об этом?

Как ни странно, Хамиду понравились ее речи.

— Не удивлюсь ни одной твоей выходке.

— И по-прежнему буду им говорить, что сочту нужным, чтобы держать их в рамках приличий, Хамид. Что угодно. А если ты не будешь меня покидать, вообще перестану с ними разговаривать.

— Мне тоже будешь по-прежнему говорить, что сочтешь нужным?

— Ты действительно думаешь, будто я собираюсь тебя соблазнить? На это намекаешь, называя меня шлюхой?

Было слышно, как он тяжело сглотнул.