Шехерезада

— Почему не остановил? — громче переспросил Касым.

— Такова воля Аллаха, — заявил Даниил.

Касым чуть не ударил копта — за глупость: потеря двух верблюдиц большого значения не имеет, — и тут вдруг с содроганием вспомнил, что их вечером не разгрузили, значит, они исчезли вместе с провизией и частью выкупа.

— Будь ты проклят! — заорал он на рассмеявшегося Даниила и бросился к Сафре. — Куда они пошли? — крикнул Касым, оседлав верблюдицу. — Показывай, дурак! — И, даже не дождавшись, когда копт махнет на восток, развернул животное, ринувшись безнадежную в погоню. Он несся как сумасшедший, будто безумная скачка могла избавить его от болезни и вернуть власть. Вскоре заметил на голой земле две разбившиеся корзинки с погибшими голубями и еще быстрее погнал Сафру. Промчался по омытой рассветом равнине мимо пустого бурдюка из-под воды, похожего на опавшее легкое, но нигде не заметил ни следа, ни признака верблюдиц, вообще ничего. Касым, в любом случае, плохо ориентировался в пустыне — следы разглядеть здесь труднее, чем в море, — поэтому его решимость сразу разбилась вдребезги о суровую реальность: верблюдицы либо куда-то свернули, либо, сбросив лишний груз, бежали, слишком быстро. Касым уже отъехал на опасное расстояние, когда начало светать. Он понял, что должен вернуться, пока совсем не сбился с пути. Поэтому Касым слез с верблюдицы, слегка размялся, снова взобрался на спину Сафры и направился обратно к речному руслу, обливаясь потом и чувствуя, как кишки раздирают какие-то непонятные когти.

— Воды дайте, — прохрипел он, добравшись до остальных в жестком серебряном утреннем свете, и выдавил несколько капель из тощего бурдюка.

— Последняя, — предупредил Юсуф.

Касым вытаращил на него глаза.

— Остальные бурдюки исчезли с бежавшими верблюдицами, — объяснил вор. Беглянки вдобавок унесли единственного уцелевшего голубя, оставшиеся запасы хлеба, сахара, корицы, две тысячи динаров выкупа.

— Я не успел заметить, как они убежали, — пробормотал Даниил, стоя в сторонке.

Касым повернулся к нему:

— Дурак, почему меня не разбудил?

— Верь Аллаху и стреноживай ноги верблюдам, — процитировал Даниил. — Разве не так сказал твой Пророк?

— Мой Пророк? — Касым пристально вгляделся в безумные глаза копта. — Ты меня обвиняешь?

— Верблюдицы оставались без привязи, — упрямо твердил Даниил.

— Ты меня обвиняешь? — переспросил Касым с нараставшим гневом.

— Ты капитан, — сказал Даниил, оскалив в ухмылке желтые зубы и как будто напрашиваясь на оплеуху.

Касым отвесил бы ее, готовясь занести кулак, но в тот самый момент очередной приступ рвоты заставил его вдвое согнуться, изрыгнув из себя содержимое.

— Смотри, чтоб тебя не постигла судьба ибн-Малика, — умудрился выдавить он между спазмами и позывами, вновь загадочно намекая на сына аль-Аттара, чего никак не мог понять Зилл, пока позже Юсуф ему не объяснил.

Они ехали в стеклянных волнах жара с воспаленными глазами, пересохшими губами, отбросив вместе с надеждами красные вязаные изары. Всех, кроме Маруфа, тошнило, мучил понос; они не могли объяснить причину болезни. Юсуф винил финики Шахрияра, а Касым масло. Единственное облегчение доставляли беседы.

— Толстяк ибн-Малик, сын аль-Аттара, — объяснял Юсуф Зиллу, — был просто невыносимым плаксой и нытиком.

В доме на улице Самайда ибн-Малик постоянно задирал и обижал Зилла, который всячески старался держаться от него подальше, но никогда не желал ему зла, тем более насильственной смерти. Теперь же объяснения и тон Юсуфа вместе с прежними намеками Касыма неотвратимо намекали на убийство.

— Не думай, мы его не убивали, — заверил Юсуф.

— Правда? — с надеждой переспросил Зилл.

— Не убивали, — вздохнул Юсуф, давая понять, что истина гораздо хуже. — Ибн-Малик умер от голода. Мы потерпели крушение. Он был самым слабым и быстро погиб, не дождавшись спасения.

Объяснение было столь невинным, что все сказанное Юсуфом дальше просто не укладывалось в голове Зилла.

— И мы его съели, — спокойно продолжал Юсуф. — Вот так вот. Пришлось. Ничего удивительного.

Зилл постарался не выказать отвращения.

— Обстоятельства иногда вынуждают на немыслимые поступки, — растолковывал Юсуф. — Такова жестокая реальность.

Зилл с трудом сглотнул — горло пересохло.

— Исхак тогда… с вами был? — спросил он.

— Еще нет, — ответил Юсуф, не поняв значения вопроса.

— А кто?

— Таук, Даниил, Маруф. Мы ели чаек, листья, насекомых и тем более не могли отказаться от свежего трупа. Его, видно, нам послала судьба.

— Такова была воля Аллаха?

— Может быть, ибн-Малик ничего полезнее в своей жизни не сделал.

Зилл снова сглотнул:

— Вы дяде моему рассказали?

— Вряд ли бы он захотел это услышать.

«Но ведь, — подумал Зилл — аль-Аттар настолько не любил родного сына, что, возможно, одобрил бы такой конец».

— Все равно, не имеет значения, — хмыкнул Юсуф. — Мы все вместе простили друг друга. С твоей стороны неразумно судить нас.

— Предоставлю суждение высшей власти.

— Я вовсе не о том говорю. Просто хочу тебя подготовить на случай, если снова возникнет подобная необходимость. В борьбе за выживание нет ничего невозможного.