Шехерезада

В палате Анналов со сводчатым перекрытием рядами стояли полированные письменные столы, книжные шкафы из драгоценного дерева, заполненные свитками, фолиантами, каталогами, скрижалями, томами, старательно расставленными на полках. Писец торопливо зажег фитили пары ламп в защитных абажурах, и Гарун бросил взгляд на полупустой отдел, где хранились свидетельства его царствования — хроника событий, анекдоты, беседы, наблюдения, каждое его слово и дело, записанные на бумаге и пергаменте. Дуню на мгновение отделилась от тела, как бы глядя на себя со стороны. Наугад вытащив страницу из еще неразобранной стопки с описанием прошедшей недели, он почти ничего не понял. По всей видимости, это была запись первой беседы с Теодредом и курьерами, доставлявшими выкуп, но, внимательнее присмотревшись и сравнивая с воспоминаниями, халиф едва узнал собственные слова. Прерывистый, неестественный разговор, лишенный всяких сомнений и непонимания. То и дело встречались связки и пропуски, тут и там попадались краткие замечания, которых он, безусловно, не высказывал.

— Что это такое? — окрысился Гарун на писца, сверкая глазами. — Вообще все неверно записано!

— Перед отправкой на хранение записи тщательно редактируются, — объяснил писец. — Проясняются и уточняются.

— Тут написано то, чего я никогда не говорил!

— Главное — суть твоих мыслей, о повелитель. Наш долг как историков представить тебя в высшей степени мудрым и красноречивым.

Дело было не только в его речах: напрочь исчезли увертки и недосказанности Шахрияра, неразборчивое заикание Теодреда, неприличная дерзость капитана… Подлинные ответы халифа, недовольство и нерешительность превратились в флегматичные, сдержанные, рассудительные замечания незнакомого проницательного правителя.

— Да ведь это… не я, — отчаянно крикнул Гарун, а забившийся в угол писец нахмурился, не понимая, чем он так недоволен.

Всю ночь халиф просидел под регулярно мерцавшими лампами, наугад перебирая отчеты, все сильнее хмурясь, недоверчиво шевеля губами, молча повторяя слова, с омерзением отбрасывая страницы. Он обнаружил документы, где описывались главные в его жизни события и заботы: первые походы; паломничества к святым местам, военные триумфы, выезды на охоту, взятие Гераклиона, враждебные отношения с Никифором, постоянная тревога из-за сыновей, осложнения в Хорасане, прибытие делегации из Астрифана. Во всех этих документах он представал как человек, которого переписанные высказывания и благоприятные комментарии начисто лишили истинных достоинств и недостатков, с коими он старательно боролся — уклонений от прямого ответа, презрительного высокомерия, непоследовательности и беспечности, — ив результате они выглядели как пятна от красного вина, пролитого на красный ковер, заметные только тому, кто с точностью знает, куда смотреть. Вдобавок лет десять назад вместе с хлынувшим в употребление потоком дешевой бумаги его затянуло в буйный водоворот хурафы в качестве персонажа историй, которые становились все занимательнее и фантастичнее, будто были специально подогнаны под рыночный спрос. Притчи. Романы. Гарун понял, что ему нечего беспокоиться о своей репутации. В палате Анналов его успокаивали благовонные ароматы, аккуратно выкроенные бинты, образ идола, наделенного необычайной мудростью, щедростью, предвидением и добротой, грешившего только хитрой уклончивостью и намеками на раскаяние.

На рассвете халиф стоял на мраморном полу, усыпанном клочками бумаги, придя к неизбежному выводу, что останется в истории только в сказках Шехерезады.

Глава 32

едуин, мрачнее сгущавшейся ночи, не тратя зря времени, приближался к ним. Ведя за собой верблюдицу с завязанной пастью, быстро сбежал с бархана — члены команды настороженно замерли, не в силах шевельнуться, — и кивнул на убегавшую Хабшу.

— Забудьте о ней, — проговорил он на удивление юным голосом. — Она больна. Толку от нее не будет.

Потом ловко взобрался на гребень, где они стояли, сверкнул во мраке зубами в улыбке, от души приветствуя их.

— Велика ваша сила, — признал он, выскочив на песчаную дюну, даже не запыхавшись. — Хвала Тому, кто так далеко вас завел.

— Угу, хвала, — каркнул Касым. — И ты тоже силен.

— У вас больны и другие верблюдицы, — заметил бедуин. — Особенно желтая.

— Ты… за нами следил?

— Следом шел, — признался бедуин.

Касым сглотнул:

— Видел наших верблюдиц?

— Видел их следы на пути. Я — Мизар аль-Тарик, следопыт из Килаба. Места здесь опасные. Не хотел вас пугать, но должен был проверить.