Шехерезада

— Сам удивишься, — пообещал бедуин, бросился в угол, сполоснул в тазу с водой лицо и руки. Сзади то и дело доносился смех: из женского отделения за цветными дамасскими занавесками. Завершив омовение, Калави присел на деревянное верблюжье седло из тамариска в дальнем углу палатки, принялся срезать ножом мозоли на пятках, бросая обрезки наказанному псу. Снаружи пылали костры, за матерчатыми стенами мелькали силуэты. Маруф обвис в связывавших его путах, безглазая голова упала, жизнь наконец покинула его. Палатка наполнилась вздохами.

Зилл с Юсуфом преклонили головы.

Калави презрительно взглянул на них:

— Молитвы вам не помогут.

— Мы молимся за умершего, — сказал Юсуф.

— Тогда за себя помолитесь. Никакой бог вас тут не услышит. Вполне можете помолиться и за свою Шехерезаду.

Снаружи заржала лошадь.

— Мы везем за нее выкуп, — повторил Зилл.

— Бесполезно принимать меня за какого-нибудь сказочного разбойника. Я слышал о Шехерезаде. Знаю, что ее не существует.

— Она существует, — настойчиво заявил Зилл.

— Это легенда. Такая же нереальная, как ее байки.

— Она столь же реальна, как Гарун аль-Рашид.

Калави хмыкнул;

— Это имя здесь не слишком приветствуется. Он вас сюда послал заплатить бану Бухтур?

— Правда, он нас послал, — подтвердил Юсуф. — Только…

— Разумеется, он вас послал. В страшных снах меня видит.

— …только не для того, чтоб кого-нибудь подкупить.

Калави хлопнул в ладоши, требуя подать ужин.

— Отрицать бесполезно. Я знаю, что это Бухтур. Видел следы их разведчиков. Идут с самого юга, готовясь напасть, считают, будто я позорю пустыню.

— Зачем тогда от нас что-то хочешь услышать?

— Племя Бухтур превосходит нас численностью. А я могу быстро переместить лагерь. Надо только узнать, когда они планируют нанести удар.

— Может быть, нынче ночью, — подначил его Юсуф.

— Бану Бухтур по ночам не нападает, — ответил Калави, принимая тарелку вареных фиников. — Опасаются оскорбить честь наших женщин. Они все в плену собственной глупости.

Юсуф бросил взгляд на дамасские занавески:

— Поэтому ты берешь с собой женщин — для прикрытия?

Калави счел замечание оскорбительным:

— Беру, чтоб спать с ними. Не нуждаюсь ни в каком прикрытии.

— Настоящий герой, — иронически кивнул Юсуф.

— Я Калави, — фыркнул бедуин. — Нет тут никаких героев. В пустыне Нефуд нет бога, кроме меня. Я нужен пустыне, ибо равен ей. Указываю путь другим, и никто меня не уничтожит.

— Тебя уничтожат, — заверил Юсуф. — В тот же час, как нас всех уничтожат.

— Я рожден от духа и вскормлен сукой шакала, — заявил бедуин. — Меня никогда не убьют. Сегодня я себя называю Калави, но время надо мной не властно.

— Значит, ты совсем свихнулся. Что касается Гаруна аль-Рашида, по-моему, он на тебя даже плюнуть не пожелает.

Калави выплюнул финиковую косточку.

— Хорошо, что у тебя одной руки нет, вор, — сказал он. — Мне же меньше придется трудиться.

Рядом с палаткой тревожно всхрапнул другой конь. Залаяли сторожевые собаки. Калави склонил голову, как бы прислушиваясь к чему-то вдали — к близящейся атаке, чего невозможно представить, — но животные быстро притихли, напряжение разрядилось, и он успокоился. Облизал пальцы, с интересом взглянул на Касыма.

Горбун давно уже не произносил ни слова, испытывая какое-то душевное смятение — он дрожал, задыхался, лицо дергалось, как у созревшего мальчика, впервые предпринимающего попытку. Калави ласково погладил кинжал, видя перед собой мужчину на грани безумия. Мужчину, утратившего свою хваленую гордость в лихорадочных поисках выхода. Его будет легко разговорить.

Он поднялся на ноги, лениво подошел, опустился на колени, с насмешливым сочувствием оглядывая и обнюхивая капитана.

— Ты похож на бешеного пса. На пса, который ищет смерти.

— Ничего я не ищу. — Касым покачал головой, но в его тоне не слышалось прежней язвительности.

— Хочешь поесть? Попить?

Касым судорожно сглотнул.

Калави вытер лезвие ножа о собственный рукав. Протянул руку, ласково ощупал лицо Касыма.

Капитан не шелохнулся, не отпрянул с отвращением. Сказать по правде, он был слишком напуган, лишившись всякой способности к действию. Стояла сверхъестественная тишина.

Пальцы Калави гладили, ласкали сожженную солнцем кожу, потом медленно отдернулись.

— Дрожишь, как пес, как девушка, которую еще не опробовали. Перед смертью козлом будешь блеять, это уже дело ясное.

Касым, содрогнувшись, взглянул на него и ничего не смог сказать. Только снова сглотнул, к полному своему бесчестью.

— Я вспорю тебе брюхо, пес, — посулил Калави, — суну внутрь руку, выдавлю слова из глотки. Ты их выхаркнешь. Хотя я тебя все равно убью.

Он с довольным кряхтеньем встал и приказал подручным тащить к пыточному столбу посреди палатки не вора, а капитана. Однако, не успев повернуться, снова услышал снаружи шум и суету. Салюки лаяли, рычали, лошади фыркали, раздавались тревожные крики, вокруг палатки кружились человеческие фигуры. Калави навострил уши. На сей раз все услышали.

Стук копыт барабанил все громче и громче.

Ошибки быть не могло. Непредставимое событие так быстро превращалось в реальность, что приготовиться не было времени.