Шехерезада

Даже известие о похищении царицы, сообщенное ему раньше, чем царю Шахрияру, было теперь не способно омрачить халифа. Разумеется, он вскипел гневом — рявкнул на курьера, будто тот лично был виноват, немедленно вызвал начальника шурты, — сердце колотилось, как у жеребца перед битвой, но, несмотря на ярость, халиф на какой-то извращенный лад любовался собой. Эмоции внезапно вернулись, вспыхнули в полную силу; кричать было столь же приятно, как улыбаться. Разве всего день назад он не лелеял давние мечты о связи с Шехерезадой? Если несколько часов назад в тисках глупой страсти мысль о ее похищении в его городе казалась бы смертельной, то теперь, с другой стороны, выглядела странным образом справедливой. Подобающее наказание за ее пороки, за то, что она воплощает дьявольские качества женщин. Он также с облегчением понял, что можно жить дальше с душой, не замутненной эмоциональной привязанностью. Гнев его был направлен на тех, кто допустил преступление, навлек позор на его народ и службу безопасности. Хотя подобное безобразие было недопустимо, возникла возможность сосредоточить на нем ожившие силы, снова чувствуя себя повелителем. Именно это чувство Халиф уже много лет старался вернуть в лихорадочном бегстве от сознания вины, которое не оставляло его в покое, заставляя пускаться в паломничества, военные походы, заниматься общественной деятельностью, благотворительностью, дипломатией. Но все это помогало лишь временно, как эликсиры Манки. А тут, кажется, нечто новое. Делом придется заниматься дни, недели. Совпадение двух несчастий — бури и похищения — не имеет катастрофических, необратимых последствий.

Начальник шурты нашел Гаруна аль-Рашида в розовой гостиной, с обнаженным мечом, которым он тыкал в цветочные лепестки, занесенные ветром с персикового дерева.

— Как такое могло случиться, ибн-Шаак? — театрально воскликнул халиф. — Высокопоставленную особу, приехавшую с визитом, стащили, как жемчужину из устрицы? А устрицу охраняли твои шавки, которых ты называешь службой безопасности!

— Стыд отягощает меня, — быстро признал ибн-Шаак. — И я стыжусь этой тягости. — Он покорно склонил голову, с тревогой отметив, что халиф не назвал его дружеским именем — Синди.

— Как ты это объяснишь? — помахал мечом Гарун.

— Никаких объяснений недостаточно, о повелитель. Тем не менее мои люди уже приступили к расследованию.

— К расследованию! — презрительно фыркнул халиф. — Которое ведут те же самые свиньи, чья некомпетентность в первую очередь открыла и выстелила коврами дорогу злодеям?

— Нет, о повелитель, его ведут мои лучшие свиньи. Кварн Айрихи и Хасан аль-Аджаб обследовали баню и только что представили устный доклад.

Оба упомянутых мужчины, известные криминалисты, выйдя в отставку, заслужили определенное общественное признание, консультируя шурту, подобно многим представителям своей породы. Их называли таввабун — кающимися, — и своего положения они добились самостоятельно.

— Что же обнаружили эти прохвосты? — спросил Гарун, стараясь прикинуться, будто известие не произвело на него впечатления.

— Убийцы явно были в сговоре с истопником, о повелитель. После осмотра проникли в котельную, затаившись до прихода царицы.

— Как же они проникли в котельную, позволь спросить? Через какой-нибудь удачно подвернувшийся подземный ход?

— Именно, о повелитель, — подтвердил ибн-Шаак, демонстрируя восторженное изумление догадливостью халифа. — Через водопроводную трубу от канала Махди. Тем же путем порой пользуются нищие, ночуя в котельной. Воздуха там как раз хватает для прохода. Преступники, очевидно, вошли в трубу у Лодочной дороги, где их заметил торговец-еврей, которого они тоже убили. А после резни в бане тем же путем сбежали с царицей.

— Очень интересно. Откуда ты все это знаешь?

— Признаюсь, главным образом по догадкам. Но Кварн Айрихи и Хасан аль-Аджаб обнаружили в трубе следы и обрывки черных нитей, что, по их мнению, свидетельствует о проникновении туда преступников.

— Разве нищие не могли их оставить?

— Один из твоих эдиктов, о повелитель, запрещает нищим носить черные одежды.

Гарун хмыкнул:

— Не замечательно ли, что в городе имеется истинный райский сад из подземных ходов? Может быть, брать с преступного мира добавочный налог за их использование?

— Подобная мысль не лишена достоинства.

— Каким образом преступники сумели проделать немалый путь до бань от самой Лодочной дороги?

Ибн-Шаак тщательно подбирал слова.

— С прискорбием должен сказать, что убийцы с безрассудной дерзостью свернули в один из тайных ходов, сооруженных для самого повелителя правоверных.