Шекспир, рассказанный детям

прочим, сказал графине, что король сильно болен и что доктора объявили его болезнь неизлечимой. Глубоко сожалея о болезни короля, графиня прибавила, что если бы отец Елены (молодой девушки, которая находилась в числе ее свиты) был жив, то он непременно вылечил бы его величество. Она рассказала Лафё, что Елена — дочь знаменитого врача Жерара Нарбоннского, который, умирая, отдал дочь на ее попечение, и что с самой смерти его Елена находилась под ее покровительством. Потом она описала добродетельное поведение и прекрасные качества Елены и сказала, что она наследовала их от своего достойного отца. Елена слушала рассказ графини в грустном молчании; последняя заметила это и дружески посоветовала ей не грустить так долго о смерти отца.

Между тем Бертрам попрощался с матерью. Графиня со слезами на глазах расставалась с сыном и поручила его попечению Лафё, говоря: «Добрый человек, будьте его руководителем: он еще неопытный придворный».

Последние слова Бертрама были обращены к Елене; но эти слова были сказаны просто из вежливости; он пожелал ей счастья и заключил свою речь следующими словами: «Будьте почтительны к графине; моей матери, и слушайтесь ее совета во всем».

Елена уже давно любила Бертрама, и слезы, которые она проливала в молчании, относились совсем не к Жерару Нарбоннскому. Нельзя сказать, чтобы она не любила своего отца, но теперь, когда она почувствовала любовь сильнее этой и когда она должна была скоро расстаться с предметом своей любви, ей не приходили на память черты лица ее отца: воображение рисовало ей образ одного Бертрама.

V

Как ни любила Елена Бертрама, однако же она никогда не забывала, что он граф Россильона, потомок одного из древнейших родов Франции, а она низкого происхождения; она знала, что ее родители люди неизвестные, а его предки были все высшего сословия. К тому же она с малых лет привыкла видеть в нем своего господина и была убеждена, что останется до самой смерти его слугой. Расстояние между его высоким саном и ее бедным состоянием казалось ей так велико, что она могла бы сказать: «Это все равно как если бы я полюбила блестящее светило и захотела выйти за него замуж; так далек от меня Бертрам».

Отъезд Бертрама наполнил ее глаза слезами, а сердце — печалью, потому что, хотя она любила его и безнадежно, все-таки для нее было блаженством видеть его каждый день; Елена желала бы смотреть на его черные глаза, на его выгнутые брови, локоны его мягких волос, смотреть до тех пор, пока любимый портрет не нарисуется у нее в сердце.

Жерар Нарбоннский, умирая, ничего не оставил ей, кроме нескольких испытанных рецептов, которые были плодом старательного изучения в медицине; это были сильные и, большей частью, верные средства. Между ними было одно лекарство, которое могло вылечить короля от болезни, мучившей его, по рассказу Лафё. Когда Елена услыхала о несчастий короля, она, до сих пор скромная и пугливая девушка, вдруг возымела смелое намерение пойти самой в Париж и там открыть средство, как вылечить короля. Но, хотя Елена и обладала этим драгоценным рецептом, однако же трудно было предположить, чтобы доктора, объявившие болезнь короля неизлечимой,

поверили необразованной девушке. Елена все-таки надеялась на успех, она имела тайное предчувствие, что отец будет покровительствовать ей и за гробом, он, может, осчастливит ее даже высоким званием жены графа Россильонского.

г

~л

Вскоре после отъезда Бертрама дворецкий графини сообщил ей, что слышал, как Елена громко разговаривала сама с собой, и что он понял из этого разговора, будто она влюблена в Бертрама и хочет следовать за ним в Париж. Графиня отпустила его с благодарностью и велела сказать Елене, что желает говорить с ней. Рассказ дворецкого напомнил ей счастливые дни ее молодости и то время, когда она точно так же была влюблена в отца Бертрама: «То же самое было и со мной, когда я была молода. Любовь — это шип на молодом розовом кусте; в молодости, когда мы еще дети природы, мы все впадаем в эту ошибку, не подозревая, что ошибаемся». Между тем, пока графиня рассуждала о своей любви в молодости, вошла Елена.

— Елена,— обратилась графиня к ней,— ты знаешь, что я заменяла тебе мать.

— Вы моя уважаемая госпожа,— отвечала та.

— Ты моя дочь,— возразила графиня,— ведь я тебе сказала, что я мать твоя. Зачем ты пугаешься и бледнеешь от моих слов?

Елена боялась, что графиня подозревает о ее любви, и потому, бросив на нее отчаянный взгляд, в смущении отвечала:

— Извините, сударыня, вы мне не мать; граф Россильонский не может быть моим братом, и я не могу поэтому быть вашей дочерью.

— С этих пор, Елена,— сказала графиня,— ты будешь моей дочерью; но я удивляюсь, почему слова

«мать» и «дочь» так смущают тебя? Елена, ты любишь моего сына?

— Простите меня, добрая госпожа моя,— сказала испуганная Елена.

Графиня повторила свой вопрос:

— Любишь ли ты моего сына?

— А разве вы его не любите, сударыня?— сказала Елена.

— Не отвечай мне так уклончиво, Елена,— сказала графиня.— Откройся мне в своих чувствах, потому что любовь твоя обнаружилась.