Шел четвертый год войны…

— Унтерштурмфюрер Краузе должен был показать их мне.

— Назовите тех, кто были с вами, — потребовал Супрун.

— Фельдфебель Вилли Кляморт, унтер-офицер Гане Геркс, унтер-фельдфебель Шульц Кюхлер, обер-ефрейтор Курт Кинцель и двое солдат-возчиков из комендатуры.

— Так было, старшина? — обратился Супрун к Коржикову.

— Наших… предателей, товарищ полковник, точно, не было, — доложил Коржиков. — Но те гады сопротивлялись здорово.

— А этот?

— А этот и та, заморенная, — кивнул на дверь Коржиков, — эти сразу руки подняли.

— Документы какие-нибудь с ними были?

— Все как есть за линию фронта доставили, товарищ полковник. Только бумаг с ними или дел каких не было. Повозки мы в лесу бросили. А коней убивать рука не поднялась. Мы их распрягли и загнали в болото. Там же и убитых припрятали.

— Значит, в Гривнах вы не были. И что там делается— не видели и не знаете? — снова обратился к полицаю Супрун.

— Совершенно точно, repp оберет! — отчеканил гауптман.

— Что было в эшелоне, которым вы прибыли в Панки?

Пленный завертел головой:

— Мы не видали никакого эшелона. Никакого эшелона не было, герр полковник. Мы приехали на дрезине. Нас привез солдат-машинист.

Теплившаяся в глубине души Супруна надежда все же получить какие-нибудь дополнительные сведения об особой зоне леса «Глухого», и тем более о системе ее охраны, окончательно потухла.

— А почему вас, как вы утверждаете, тылового специалиста по гражданским делам, гестаповца, перевели в военную полицию? — задал Супрун неожиданный вопрос пленному.

— На фронте наши люди несут потери, господин полковник, — ответил фельдполицай. — Кроме того, в управлении безопасности уже не доверяют тем, кто долго воюет на фронте. В управлении считают, что они уже не могут действовать достаточно энергично. Число партизан растет. Значит, полевая полиция не справляется со своими обязанностями.

«А то что наши люди, чувствуя близкое освобождение, все решительнее и смелее берутся за оружие, чтобы приблизить час победы, это не приходит в головы управленцев», — подумал Супрун. Но спросил совсем о другом:

— Усиление получила только полевая полиция в Гривнах?

— Его должны получить все отделения ГФП на данном участке фронта, — ответил пленный.

— Почему именно на данном?

— Потому что этот участок фронта особый.

— Почему вы называете его особым?

— Так меня инструктировали в управлении безопасности.

— Почему они так считают?

Пленный замялся. На лице его, уже давно покрытом крупными каплями пота и совершенно неестественными серыми пятнами, мелькнула тень животного страха. И угодливости…

— Мне не объясняли, герр полковник, — выдавил он из себя.

«Все вокруг да около, — совсем расстроился Супрун. — Ну, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь конкретное ты должен знать!» Он еще долго задавал пленному разные вопросы, нарочно повторяя их по нескольку раз. Но его старания были напрасны. Надежда оставалась теперь только на переводчицу.

В помещении разведотдела, при ярком солнечном свете, переводчица показалась Супруну еще более непривлекательной, откровенно озлобленной, осунувшейся.

— Где вы изучали наш язык? — спросил ее по-русски Супрун.

— Я жила на Украине, — ответила прокуренным голосом переводчица.

— Когда? Где?

— До восемнадцатого года. В Киеве,

— Вы русская?

— Из обрусевших немцев.

— Кто были ваши родители?

— Отец генерал. Мать, естественно, не работала.

— Давно служите в полиции?

— Пятнадцать лет.

— Чем вы занимались?

— Там я работала следователем, — ответила переводчица. И вдруг лицо ее исказила гримаса, словно у нее внезапно разболелись зубы. Глаза сощурились. Она скользнула взглядом по Надежде, по Спирину, задержалась на секунду, точно пробуравила насквозь Коржикова и добавила сипло и громко: — Больше я ничего не скажу. Я ненавижу ваш строй, ненавижу вас всех!

«Истеричка, — подумал Супрун и решил не обращать внимания на эту реплику. — Наглая истеричка!»

— Почему же вы тогда не оказали никакого сопротивления, когда вас брали в плен? — спросил Супрун.

Пленная не ответила.

— А я знаю почему, — наступал на нее Супрун. Пленная не издала ни звука.

— Потому что вы испугались, как бы наши разведчики не свернули вам шею! Или, может быть, я ошибаюсь?

Обер-лейтенант не ответила и на это. Только желтоватые щеки ее заметно побледнели.

— А теперь вы осмелели. Вы же отлично знаете, что здесь не гестапо, и никто ничего делать с вами не собирается. И вы решили сыграть в молчанку. Так? — Супрун даже слегка улыбнулся. — Но только учтите, отвечать вам придется все равно: или перед советским судом, или перед судом немецкого народа. Уведите ее. Пусть на досуге поразмыслит о том, что разговор еще не окончен. И многое для нее будет зависеть от того, насколько в дальнейшем ока будет искренна в своих показаниях. Гестаповку увели.

— Я встречала таких в Берлине, — сказала Мороз. — Чтобы выслужиться перед нацистами, они готовы были на все.

— Можно предполагать, что и эта никого не щадила на допросах, — сказал Спирин.