Одни из них сразу подбежали к воронке, заросшей травой, другие вместе с Михаилом Дмитриевичем выгружали из кузова кирпич, лопаты, мастерки, кули с цементом, известкой.
Якуб осмотрелся, шагнул к одинокому дереву, украшавшему своей пышной кроной крутой косогор.
— Да, здесь погиб Дима.
Он снял шапку.
Варвара Николаевна стала на колени, потом упала, обнимая землю, навеки скрывшую ее сына. Платок сполз с ее головы, давным-давно побелевшей от горя.
Ребята начали строить обелиск. Вокруг посадили деревья.
Председатель отряда имени Димы Юрченко Тая Лучанинова выстроила пионеров на линейку у обелиска с красной пятиконечной звездой. И каждый по-своему представлял, как разгорелся здесь бой, как Дима стрелял в фашистов, засевших за рекой, как взорвал себя и фашистов последней гранатой.
Будто в солдатском строю, начала Таня перекличку:
— Правофланговый Дима Юрченко!
— Погиб смертью героя в августе тысяча девятьсот сорок второго года, — ответил стоявший первый пионер.
После переклички мальчики дали торжественный салют из ружей. Снова по горному ущелью прокатилось эхо от выстрелов, но теперь уже в честь того, кто остался в вечном строю героев.
Тая Лучанинова торжественно произнесла:
Не играйте в войну, мальчишки
Вася увидел сослуживца отца, конюха дядю Петю. Он сидел на возу и затягивался цигаркой. Обычно улыбчивое лицо старика было хмурым, кустистые брови насуплены.
— Ты почему здесь, Василь?
— Сбежал от мамы. — От волнения Вася глотнул слюну. — Мы на семейном совете решили, что я пойду с отцом. А потом он передумал, а я не передумал.
Дядя Петя молчал.
— Я же умею стрелять из винтовки и пистолета, дядя Петя!
— Ты, Василь, думаешь, что это как в кине: ни крови тебе, ни переживания за убитого? Это всамделишная война, будь она трижды проклята! — Старик свесил ноги в сапогах с брички. — А вот и твой батько идет.
Вася с тревогой повернул голову.
Отец остановился, удивленный.
— Ты как очутился здесь, Василий? Где мать, сестра? — В голосе тревога.
— Папа, не волнуйся, они уехали, а я сбежал к тебе. Ты же говорил, что я с тобой в отряде буду, — одним духом выпалил Василий и уже менее уверенно добавил: — Не прогоняй, пожалуйста.
— Да теперь куда ж тебя денешь? Будь с дядей Петром пока. За городом я тебя найду. Не волнуйся, если мы встретимся через два-три дня. — И Томашенко ушел.
Одиннадцатого августа партизаны и их семьи бесшумно двинулись из Микоян-Шахара по Тебердинскому ущелью.
Впереди всадники с оружием за плечами, две тачанки, на одной из них пулемет. За ними семьи военнослужащих и партизан. И замыкали эту необычную, на километр растянувшуюся колонну партизаны.
В Микоян-Шахаре стало тихо-тихо. Ни живой души на улицах. Лишь пепел от сожженных бумаг, поднимаемый легким ветром, носился в воздухе.
Группе саперов под командованием секретаря обкома партии инженера Позднякова было приказано взорвать чугунный мост через бурную реку. Михаилу Тарасенко, Федору Томашенко, его сыну и другим партизанам следовало прикрывать группу подрывников. Они засели на косогоре между деревьями с пулеметом и зорко следили за местностью.
— Папа, смотри, какой красивый цветок! Вот бы в школе на клумбе посадить!
Кто-то из партизан прыснул:
— Нашел время ботаникой заниматься, чудак!
— Папа, смотри, кто-то прячется за деревьями на той стороне, — Василий схватил отца за руку.
— Да это колхозники угоняют от фашистов колхозных коров, — ответил за Томашенко-старшего Геннадий Томилов, второй номер пулеметчика.
И снова начали следить за подрывниками, которые уже успели подложить под мост взрывчатку. Но на мост вошли коровы. Их гнали колхозные пастухи.
— Г-е! Г-е-е! — Пастухи подгоняли животных.