Шел снег

— Так почему же вы это не сделали, Мартинон?

— Не было приказа, господин капитан.

Мадам Аврора, артисты, драгун-«слуга» и драгун-«священник» с приподнятой рясой в панике бросились на лестницу, где из-за дыма уже не было видно ступенек.

— А вы что здесь забыли? — набросился капитан на юношу-актера, который ползал по полу и пытался что-то найти.

— Человек, которого вы застрелили…

— Я привел в исполнение приговор!

— Тот человек, падая, придавил доспехи Жанны д’Арк.

— Если вам хочется сгореть как Жанна д’Арк, то у вас есть прекрасная возможность.

— Нет, нет, я иду следом за вами.

На лестнице они догнали остальных. В дыму уже нельзя было разглядеть друг друга. Оступившись, Виалату едва не потерял равновесие.

— Хватайтесь за перила!

— Я наткнулся на что-то мягкое и, кажется, живое.

Д’Эрбини нагнулся и на ощупь стал шарить пальцами по полу. Нащупав тело, он рывком поднял его. Это был пьяный, задыхающийся Майяр. Капитан одной рукой взвалил на плечо тяжелое тело и потащил вниз. Дым выедал глаза, люди кашляли от удушья и прикрывали рот и нос кто платком, кто шарфом, кто просто рукавом.

Из комнаты графа вышел Полен с дорожной сумкой в руке. За ним, закрутившись в скатерти, брели Катрин и Орнелла. Они терли покрасневшие глаза и давились от кашля.

— Быстрее! — закричал бесстрашный д’Эрбини, обнаружив, что на первом этаже дверь уже объята пламенем. — Быстрее! Быстрее! — повторял он, и люди устремились в переднюю к выходу.

Но у крыльца их поджидали два беснующихся пса. Пламя уже охватило полдома. Капитан осторожно опустил драгуна Майяра на пол и выстрелом из второго пистолета уложил одного из псов. Увы, ни времени, ни патронов для перезарядки оружия у него не было. А эти придурки Мартинон и Бонэ, увлекшись переодеванием, забыли взять пистолеты. Полен, стоя на коленях перед Майяром, с грустью сказал:

— Он умер, месье.

— Отвоевался, стало быть, идиот несчастный.

Капитан поднял труп и подтащил его поближе к рвущемуся с цепи псу, который тут же с рычанием вцепился клыками в тело мертвеца.

— А теперь бегите, бегите, пока эта псина занята своим делом!

Люди в страхе выбегали на улицу, заполненную всадниками, которые с трудом сдерживали напуганных пожаром лошадей.

Себастьян сидел с карандашом в руке. Секретари никогда не знали, будет ли император диктовать только одно письмо или сразу несколько, а потому предпочитали вести записи карандашом. Быструю, порой сумбурную речь его величества нелегко было тотчас же изложить полными правильными предложениями. Барон Фен, как и его коллега Меневаль, придумал оригинальную систему записи: главное — на лету улавливать и фиксировать карандашом ключевые слова, которые обязательно должны были фигурировать в окончательной редакции текста. Этот текст писался чернилами с соблюдением всех правил грамматики и синтаксиса с добавлением стандартных формул этикета и вежливости. Поначалу Себастьян побаивался этой практики, опасаясь исказить мысль его величества, но барон Фен его успокоил: «Его величество никогда не перечитывает то, что подписывает».

Сегодня секретарей посадили так, что они не увидят императора, а значит и не смогут уловить некоторых слов по движению его губ. Как всегда, заложив руки за спину, он будет ходить взад и вперед, что-то бормотать, ворчать, кого-то поносить. Наполеон хочет подготовить послание царю с предложением о мире. Секретарей уже проинформировали об этом, дабы облегчить их творческие поиски. Потребуется подобрать такое слово, которое одновременно было бы и величественным, и дружеским, и примирительным. Оно-то и придаст общую тональность документу. А сущность? Все замерли в ожидании, когда без объявления вошел начальник главного штаба. Его сопровождали гренадеры старой гвардии в серых длиннополых шинелях. Они привели с собой какого-то усатого человека в медвежьей шкуре.

— Бертье, вы наводите на меня скуку! — сказал император.

— Сир, умоляю вас.

— Слушаю вас, — вздохнул император, усаживаясь в кресло, подлокотник которого он сам изрезал перочинным ножиком.

— Вы только посмотрите, что мы нашли у этого разбойника.

— И что же?

— Порох, сир! Эта скотина хотела поджечь крышу дворца.

Император задумался, покрутил в руках улику — полотняный мешочек, наполненный чем-то сыпучим, и вскрыл его ножиком, как потрошат рыбу. На пол посыпался черный порох. Арестант негромко рассмеялся.

— Вы убедились, сир?

— В том, что этот русский хотел поиграть с огнем? Да, Бертье, но почему этот дьявол смеется?

— Потому что слово «сир» на его языке означает «сыр», — пояснил Коленкур, который вместе с маршалом Лефевром подошел к императору.

— Очень любопытно! Господин Лефевр, вы допросили этого типа?

— Канэшно!

— Ну и что?

— Он ничего не говориль.

— Но посмотрите, — заговорил Бертье, — у него под медвежьей шкурой голубая казацкая гимнастерка.

— Это преступление одиночки.

— Сир, но это преднамеренное преступление.

— Преступление с подвохом, — добавил Коленкур.

— Ваши приказания? — спросил Лефевр.

— Мои приказания? E davuero cretino![3]

Лефевр повернулся к гренадерам и коротко приказал:

— Расстрэлят подшигатэл!