Шелест Да не судимы будете

10 июля 1941 года первые танковые и механизированные части гитлеровцев вышли на ближние подступы к Киеву. Сло­жилась явная угроза столице республики. И все же гитлеровцам с ходу взять Киев не удалось. Героическая оборона Киева продолжалась почти 2,5 месяца. Под Киевом гитлеровцы поте­ряли около 100 тысяч человек солдат и офицеров, было разгро­млено около 10 вражеских дивизий, уничтожено много военной техники. И все же нам пришлось оставлять город. Не всем частям Красной Армии, ополченцам, советско-партийному ак­тиву удалось выйти из окружения. Они еще долго с боями прорывались на Восток, многие погибли в неравных боях, многие примкнули к партизанским отрядам и дрались в тылу врага.

Из Киева на Харьков пошел большой по^ок эвакуирован­ных, раненых бойцов Красной Армии и гражданского населе­ния. Пришлось много заниматься разворотом госпиталей, пита­нием, организацией эвакопунктов, медицинской помощью, ор­ганизаций отправки эвакуированных и беженцев.

Очень трудное и тревожное время было для большого про­мышленного центра. У всех на устах был к нам, партийным работникам, один вопрос: «Что же будет с Харьковом, как далеко от него немцы и удержим ли мы город, не сдадим его немцам?» Нам трудно было ответить на эти вопросы. Мы и сами не хотели верить, что нам придется оставлять Харьков. Около 200 тысяч харьковчан работало на оборонных укрепле­ниях Харькова и на его подступах под налетами вражеской авиации. Есть первые жертвы, убитые и раненые. Но народ стойко выносит все испытания. Роем противотанковые рвы, устанавливаем надолбы, строим сооружения для огневых рубе­жей и отдельных огневых точек. На окраине города возводим баррикады на случай уличных боев.

От вражеской бомбардировки возникло множество пожаров, были большие разрушения и человеческие жертвы. Хотя и был приказ Верховного Главнокомандующего защищать Харьков и не сдавать его гитлеровцам, разрабатывались планы эвакуа­ции промышленных предприятий, учебных и детских заведений, госпиталей, больниц, материальных ценностей и граждан. Рас­четы показывали, что подвижного железнодорожного состава явно не хватает и многое не увезти, придется подорвать, уничто­жить. А как же быть с людьми, которые не хотят оставаться в Харькове, опасаясь, что он. возможно, будет сдан фашистам? Этот вопрос был самым тяжелым.

Страшное и неприятное это дело — демонтаж оборудования в производственных цехах. Это напоминало погром, с болью в сердце все это делалось. Надо было отправлять в глубокий тыл не только промышленное оборудование, но и рабочих и их семьи. Все это происходило в очень трудных условиях при явной нехватке транспорта и при постоянной бомбардировке горбда. Часто отправленные эшелоны попадали под налет вражеской авиации. Были большие человеческие жертвы и потеря про­мышленного оборудования. Нам всем выдали военное обмунди­рование, оружие, и мы должны были оставаться на казармен­ном положении до конца исхода боев за Харьков.

Встал вплотную вопрос об эвакуации семей партийного и советского актива города, в том числе и секретарей обкома и горкома. Я решаю собрать всю семью вместе и отправляюсь автомашиной из Харькова в Днепродзержинск за Виталиком. Путь туда и обратно был нелегким, если учесть бездорожье, неорганизованное передвижение беженцев и отступающие вой­ска, непрерьгоные налеты вражеской авиации и ни одного наше­го самолета в воздухе. По низко летящим гитлеровским самоле­там красноармейцы и командиры открывают огонь из винто­вок, даже пистолетов. В самом Днепродзержинске я тоже попал под бомбежку. С большими трудностями все же вывез Витасика и его бабушку Варвару, мать Любы. Собрал вроде бы всю семью вместе: два сына. Боря, семи лет, и Витасик полутора лет. А Люба лежит в военном госпитале, парализована, без движения, но с полным пониманием своего положения. Трудно мне было и горько смотреть на трагичность моей семьи. А дела по работе, военное положение требовали крайнего физического и морального напряжения.

Любу надо было отправлять с госпиталем в Челябинск, она просит перед ее отправкой привести к ней детей — Борика и Витасика, чтобы проститься с ними. Может быть, навеки. Тяжелая, душу и сердце разрьюающая картина прощания мате­ри, не могущей подняться с санитарных носилок и дотянуться до личика своих кровных малюток-сыновей. У меня от этой всей обстановки сердце ноет, кружится голова, меня бьет какая-то дрожь, не могу без слез смотреть на это трагическое прощание беспомощной матери с ни^гего не понимающими детьми — они только широко открыли глаза и испуганно посматривали по сторонам на суету взрослых. Санитары и я приподняли Любу на носилках, и она поцеловала детей, слезы буквально градом покатились у нее из глаз. Мне же она сказала: «Береги себя для детей и прошу тебя, береги детей». Врачи, сестры и обслужи­вающий персонал, которые наблюдали это прощание, прослези­лись. Тяжело, очень тяжело мне было. Итак, с военным госпи­талем уехала Люба в Челябинск, куда шел санитарный поезд с ранеными бойцами.