Шелест срубленных деревьев

- Мы, Йосл, все для них никто, - думая о своем, о полковнике Карныгине, о предстоящем суде, промолвил отец, но Гордон был так поглощен красавицей глазуньей, что ничего не слышал. Он с таким же рвением и самоотверженностью, какой отличались пионеры-поселенцы, боровшиеся в тридцатых годах за каждый клочок песчаной земли где-нибудь в окрестностях арабского Яффо, отвоевывал у сковороды один лакомый желток за другим.

- Йосл оставляет нам кушетку и два стула, - некстати сказал отец, когда мама вышла на кухню. - И сковороду...

- А песню? - обратилась мама к наворачивавшему глазунью кладовщику-книгочею.

- Какую песню? - Брови Гордона быстро и молодо взлетели под залысины на лбу. - "Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом"?

- Другую... "Кто ж меня проводит в мой последний путь?" - пропела она и засмеялась.

И Гордон засмеялся, и отец засмеялся, и от этого странного, сиротского, почти судорожного смеха повеяло не весельем и радостью, а щемящей тоской и разлукой. Как-никак вместе прожито столько лет!..

Смех погас, как синий огонек на примусе. Они разошлись по своим норам, но еще долго не могли сомкнуть глаз. В комнатке Гордона свет горел до утра старик то ли прощался с Федором Достоевским, то ли своим штурманским взглядом прокладывал по облупившейся стене, как по небосводу, трассу - свой последний путь, дарованный ему Господом Богом за пережитые в Каунасском гетто муки и страдания, за гибель жены Брахи и трех сыновей-наследников Ицхака, Авраама и Менаше; путь в Эрец-Исраэль к сестре Хае и к Нему Дарителю всех благ и несчастий на свете; отец же с мамой до рассвета ворочались с боку на бок и, ссорясь и мирясь, обсуждали, что надо предпринять, чтобы восторжествовала справедливость.

- Только никому не жалуйся. Не хватало еще, чтобы весь город узнал, что тебя собираются судить за портачество!.. Люди дорогу к тебе забудут, причитала она, и кровать потрескивала от ее волнений.

- Все равно молва пойдет, - пророчил в темноте отец. - А молва, как пожар: в одном месте потушишь - в другом вспыхнет.

Мама требовала, чтобы он - немедленно! завтра же! с самого ранья! сходил в юридическую консультацию и посоветовался с Жюрайтисом.

- Он все знает. Кому, как и сколько дать... У нас приговаривают не по закону, а по карману...

- Да, но Жюрайтис защищает не портных, а насильников и убийц. Я же, Хена, пока, слава Богу, никого не убил и не изнасиловал, - басил отец, и ночная тьма усиливала патетические нотки в его голосе и придавала им оттенок тра-гизма.

- А меня? Меня не убил? - возмутилась мама. - Не хочешь к Жюрайтису, сходи к нашим - к Невяжскому или к Гроднику. Ты же им столько раз шил! Когда еврею плохо, ему лучше пойти к раввину, чем к ксендзу.

- Хорошо, хорошо, - повторял искусанный, как блохами, ее советами отец. - Пойду к раввину, пойду к Фишеру... Только спи, спи...

Однако Невяжского в городе не было, Гродник болел, Фишер кутил в Сочи, и отцу пришлось сходить к Жюрайтису.

- Не волнуйтесь, господин Канович. В Сибирь вас не отправят, поглаживая свои пепельные волосы, зачесанные на прямой пробор, произнес Жюрайтис на облегченном литовском. - Ваше дело выеденного яйца не стоит. В самом худшем случае костюм вернут в мастерскую на переделку.

- А в самом лучшем?

- В самом лучшем? - Специалист по убийствам и групповым изнасилованиям задумался, снова погладил свою шевелюру. - Как подсказывает мне мое чутье, когда судишься с полковниками, лучших случаев не бывает... Но вы не волнуйтесь. Я уверен: все обойдется. Только полковникам больше не шейте... Вон сколько у вас клиентов! - Жюрайтис холеной рукой обвел не только стены своего кабинета, но и как бы весь город. - Судья, - добавил он напоследок, не портной. Он назначит экспертов... ваших коллег. И когда эксперты скажут свое слово, он и примет решение.

Разговор с Жюрайтисом воодушевил и вдохновил не столько отца, сколько маму. Целыми днями напролет, забросив домашние дела, она только и делала, что собирала у друзей и знакомых - на рынке, в магазинах, на парковых скамейках - разведданные о портных Вильнюса и его окрестностей, составляла их подробные списки, химическим карандашом подчеркивала фамилии тех, кто, по ее мнению, не подведет и представит суду благоприятные для ответчика выводы в этом паршивом деле об этом паршивом костюме этого паршивого полковника.

Для сбора сведений были мобилизованы все ближайшие родственники - мои дядья и тетки, свояки и свояченицы, двоюродные братья и сестры; вся Литва как бы была поделена и рассечена на районы поиска, и в каждом уголке, казалось, был мамин уполномоченный.

Поразительное старание выказывал здоровяк Лейзер-краснодеревщик, ловко нанизывавший на извилины в своей голове, как шашлык на шампур, не только имена кандидатов, но и места их работы. Правда, бывало, могучий Лейзер попадал впросак, допускал досадные промахи и ошибки, за которые мама сурово отчитывала его без оглядки на родство.