Шелестят паруса кораблей

— Революцию делают герои! — возражали другие.

Рылеев поднял руку, давая понять, что он еще не кончил. Но возбужденные офицеры, перебивая один другого, не давали ему продолжить.

Завалишин, бледный от охватившего его волнения, сидел закинув голову назад. Руки его в широком жесте охватили подлокотники кресла. Он оставался недвижим, но видно было, что все в нем бушевало.

— Господа! — громко воскликнул, перекрывая шум, Муравьев. — Приберегите ваш энтузиазм и энергию до нужного момента. Так мы никогда не придем к соглашению. Чем больше шума, тем меньше дела.

Эти слова несколько охладили собравшихся.

— Господа, — воспользовался паузой один из хозяев.— Я предлагаю выслушать прибывшего к нам одного из членов Южной управы.

Постепенно все возвращались на свои места. Хозяева вполголоса совещались с плотным, плечистым полковником. Спокойные, сдержанные жесты этого человека выдавали его властный, волевой характер. По его лицу было видно, что он чем-то недоволен и не очень расположен высказываться.

— Господа,— выйдя на середину зала, сказал старший из хозяев. — Уже поздно. Кроме того, чтение важнейшего документа, привезенного полковником Пестелем, требует серьезной подготовки. Я предлагаю сегодня всем разойтись. Чтение назначим на один из ближайших дней. О месте и времени все будут оповещены.

Завалишин подошел к хозяину и недовольно заметил:

— Вот так всегда. Я, господа, хочу предложить более тщательно готовить наши встречи и не устраивать их без крайней необходимости. Огонь, пылающий в наших душах, надо беречь. Расточительство энергии хуже расточительства материального. Она невозобновима.

Он, видимо, собирался произнести длинную речь, но хозяин перебил его, взяв под руку:

— Дмитрий Иринархович! Ты, конечно, прав, и это сознаем мы все, но сейчас важнее всего добиться деловитости, серьезности, последовательности всех наших действий.

Завалишин досадливо освободил свою руку. Эти люди не понимают, что он более, чем кто-либо, владеет секретом истинной деловитости и государственного размаха мысли и действия.

Выходили постепенно, по два-три человека. Оглядевшись, шли в разные стороны. С набережной уходили в переулки.

Седая луна, кивая и вздрагивая, проплывала среди мелких высоких облаков. Она отражалась в черных водах узкого, кривого канала, и эти воды казались глубже и таинственней. Собаки брехали где-то в усадьбе, и редкие прохожие и еще более редкие извозчики почти не нарушали тишину петербургской ночи.

МОСКОВСКАЯ ВСТРЕЧА

Яковлев, в лицее его называли «паяс», встретил Матюшкина взрывом радости.

— Всесветный бродяга!.. Ты у кого остановился? У Бакунина? Ах да! У тебя же мама здесь, милейшая Анна Богдановна. Но скоро я тебя не выпущу. Ты, конечно, начинен впечатлениями. Ты же неоценимое сокровище! Чтобы не сбежал, будешь выходить на улицу по особому разрешению с провожатым. Сейчас же пошлю человека объехать всех наших.

Он помогал Матюшкину снять шубу, вертел его во все стороны, не переставая говорить. С таким шумным радушием Яковлев встречал всех проезжавших через Москву бывших лицеистов. А этот, путешественник, как слышно, побывал в таких местах, куда и Макар телят не гонял, где и человеческая нога не ступала.

Матюшкин не пытался протестовать. Он весь отдался этому гостеприимству. Он подчинялся, как ребенок. С милой, покорной улыбкой он садился за стол, ел, пил, чокался, присоединялся к тостам. Объятиями встречал появлявшихся один за другим друзей. В Москве их оказалось немало. И Пущин, и Кюхельбекер, и Данзас, и Елович, и Пальчиков, и Бакунин. Все лицейские.

Матюшкина забросали вопросами... Здесь было все — и Перу, и Камчатка, и остров Святой Елены с Наполеоном, и Иркутск со Сперанским, и Аляска, и Колыма...

— Нет, так дело не пойдет, — решил Пущин. — Давай по порядку и давай больше о Сибири — о последней экспедиции. Сибирь — это наше будущее!

— Ну, ты еще напророчишь! — перебил его Данзас.

— Сибирь — океан земли... Леса, недра!

— Царство стужи и льдов...

— Золота и алмазов...

Матюшкин пожалел, что нет с ним его писем к Энгельгардту. В них были не только отчеты о путешествии с точным указанием месяца, числа и дня недели, они зафиксировали и настрой его души, его реакции на мелкие и крупные события трехлетиях странствий.

В самом деле — три с лишним года, где редкий день проходил спокойно, а тут выкладывай по порядку...

И опять посыпались вопросы...

— А спал где?

— У костра. А то и без костра, если, скажем, на льду или в тундре, где и травы не соберешь. Разве мох. Да и мох не везде бывает. Мхов я собрал десятки видов.

— Ну, а например... расскажи самое страшное.

Матюшкин задумался.