Шелестят паруса кораблей

Для членов тайного общества представлялась благоприятная возможность. Даже самые сдержанные члены общества понимали, что настал час для действий.

Настроение собравшихся флотских офицеров было приподнятое. Нервно, коротко переговариваясь, все посматривали на хозяина квартиры лейтенанта Арбузова. Ждали его слова. Но он молчал.

— Господа! — встал старший из братьев Беляевых. — Всем нам известно общее направление мыслей. Я думаю, здесь, среди своих, мы можем говорить прямо, тем более что события не оставляют нам времени на долгие речи. Пришел момент для выступления. Если не теперь, то когда же?! Присяга в глазах народа — дело серьезное. Для солдат — и того больше. Прислушайтесь к разговорам в казармах. Там неспокойно... Нужна ли новая присяга? Кому-кому, а нам известен нрав Николая Павловича...

— Всех бы их в одну яму, — буркнул измайловец Гудимов.

Строгий, сосредоточенный Арбузов бросил в его сторону короткий взгляд.

— Что ты скажешь, Антон Петрович? — обратился к нему Бодиско.

— До сих пор мы только говорили, — поднялся с места Арбузов. — Теперь дело не за словами... Никакой присяги! Завтра окружим сенат и заставим его утвердить и обнародовать новый закон без династии Романовых. — Арбузов помолчал, остановившись взглядом на сделавшем испуганное движение к двери мичмане Дивове. — ...Кому не под силу или не по нраву, отказаться не поздно. Но, соблюдая честь и достоинство офицера, пусть не замедля о том предупредят, во избежание пагубного раскола и хаоса действий.

— Будь спокоен, Антон Петрович! Мы не дети и честь соблюдем, — отозвался Беляев.

— Тогда разойдемся... И с богом!

Оставшись один, Арбузов снял сюртук, открыл секретный ящик стола и начал разбирать бумаги, откладывая в сторону, что надо сжечь. Он понимал важность грядущего дня и опасность положения. Среди участников заговора могут оказаться и неустойчивые, как мичман Дивов, племянник сенатора. Способен ли он выдержать, если восстание сорвется? Не станет ли он не только жертвой, но и предателем?.. Надо быть готовым ко всему...

Арбузов был беден, не имел ни крестьян, ни поместий. Ему было уже под тридцать. Он побывал в Англии и во многих портах Европы. Знаком был с передовыми идеями времени и не страдал колебаниями и боязливой осторожностью богатых дворян.

...В этот день утром, выслушав рапорт фельдфебеля Боброва, он спросил его:

— Как насчет новой присяги? 

— Смущаются люди, ваше благородие... Ходят слухи — незаконная...

— А сам ты как думаешь?

— Не могу знать, ваше благородие, — замялся фельдфебель. — Как вы скажете.

— Ты присягал Константину Павловичу?

— Так точно, ваше благородие!

— Что же теперь — выбросить эту присягу за борт?

— Никак нет, ваше благородие. Никак невозможно!

На лице Боброва легко читались и страх и недоумение. На лбу выступил пот. Фельдфебель не офицер, но и не солдат. Он — звено между ними. Он всегда начеку. Сто раз за день он вынужден спасать если не шкуру, то свое положение. Вот и сейчас он пойдет в экипаж, где его ждут люди, сотни людей, которые уже знают, что предстоит новая присяга и что даже офицеры говорят об этом разное.

В напряженной позе, стоя у порога, ждал Бобров — не скажет ли лейтенант еще что-нибудь. Но Арбузов молчал.

— Разрешите идти, ваше благородие?

— Иди, Бобров, но помни — день завтра особый. Гвардия не раз решала дело. Обкрутить вокруг пальца можно темного пехотинца, а не гвардейского матроса.

— Так точно, ваше благородие! — уже уверенно произнес фельдфебель.

— Помни, завтра на площади соберутся гвардейские полки. Новой присяги не будет!

На сознание фельдфебеля навалилась нестерпимая тяжесть: за многолетнюю службу ничего подобного еще не случалось. Ему легче было бы идти в бой, участвовать в десанте, видеть гибель неприятельских и своих кораблей и галер. Бывало страшно, но он знал твердо — на то царская служба. Прежде все было ясно. Офицеры, священник, командир экипажа говорили одно, согласно и уверенно. А теперь все пошло вразлад.

— Так ты понял меня, Бобров?

— Так точно, ваше благородие. Разрешите идти?

— Иди!

Бобров повернулся, звонко ударил каблуками и быстро вышел.

Теперь, вспоминая эту сцену, Арбузов, человек умный, характера прямого, переживал что-то вроде неловкости.

Весь день в казармах было неспокойно. Приходившие к Арбузову фельдфебель и унтер-офицер смотрели на него спрашивающими глазами, не решаясь задавать мучившие их вопросы.

Днем забегали знакомые и товарищи из экипажей, расположенных поблизости. Наезжали гости из Кронштадта и даже из пригородов.

...И наконец — сегодняшний вечер... Смелые слова, сказанные здесь... Может статься, вечер этот будет последним, который он проводит в своей квартире. Надо быть готовым ко всему. И еще: надо обязательно написать хорошее письмо родным, — другой такой возможности может не быть...

Одиннадцатого декабря, взяв отдельный экипаж, с двумя денщиками Завалишин выехал на восток. Ему хотелось оторваться от дядиного «ока и уха». В Нижний Новгород Дмитрий Иринархович прибыл без наблюдателя, а четырнадцатого декабря, не зная и не ведая, чем эта дата войдет в историю, выехал в Казань.