Шелестят паруса кораблей

Сам он, с присущей ему стойкостью, не подает виду, что на душе у него неспокойно. Он погружен в работу, которая с воцарением Николая приобретает все больший размах. За работой он забывается. Требования к нему растут. Нужны не только деньги и материалы. Нужны люди, много знающих, опытных людей. Их надо искать. А кто поможет в этих поисках? Головнин собирает старых строителей, знающих, где можно найти конопатчиков, медников, столяров и других мастеров сложного судостроительного дела.

Очень часто он опаздывает к обеду, ест подогретый суп, стараясь смешинкой, лаской к детям внести в семейную атмосферу былую легкость и спокойствие. Наблюдая за женой, он видит — нет-нет, да и слезы блеснут, и тяжелая капля побежит по щеке.

Стало несколько спокойнее, когда узнали — Феопемпт отделался дешево, переведен на Черноморский флот.

ТАКОВО БЫЛО НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ

Двадцать четыре головы должны были слететь с плеч под топором палача. Пять человек присуждено было четвертовать. Но приговор царь изменил. Четвертование заменил виселицей. Плаху — бессрочной каторгой. От двадцати четырех, в том числе и от Завалишина, смерть отошла в сторону.

Его долго пугали смертью... Сознательно заставляли много раз с трепетом представлять, как его голова под топором палача отделится от туловища и покатится по плитам пола или по булыжнику площади, оставляя кровавый след...

Новый приговор суров, но после смертного он уже не кажется страшным...

Завалишина бросали из камеры в камеру, одну хуже, грязнее, темнее другой. После нового приговора провели какими-то внутренними ходами, из коридора в коридор, и тюремщики-гвардейцы сдали его инвалидам, обслуживающим равелин. Ввели в камеру с довольно большим окном, с кроватью, столом и стулом.

Здесь тоже были красные муравьи и черные тараканы, по полу пробегали мыши, но все же жизнь приобрела размеренность. Молчаливые люди убирали камеру, приносили обед, чай, ужин, зажигали ночник. А потом стали выводить на прогулку в крохотный дворик, который назывался садиком, потому что там кроме пыльных кустов было одно чахлое дерево.

Прошла весна, наступило лето. Становилось жарко. Дворик просох. Нужно было много воображения, чтобы представить себе, что за глухими стенами, за каналом и рекой по-прежнему шумит, волнуется столица.

Десятого июля в полночь Завалишина разбудили и предложили переодеться в морскую форму — ему вернули офицерский мундир. Затем вывели в тюремный двор, полный солдат, окружавших толпу осужденных. Узники бросались друг к другу. Объятия, поцелуи, слезы были так трогательны, что даже наиболее жестокие тюремщики, наблюдая эту картину, присмирели.

Потом морских офицеров — а они, как и Завалишин, тоже были в мундирах — отделили от прочих, увели и погрузили на закрытое арестантское судно, сейчас же двинувшееся к устью Невы и дальше, к Кронштадту.

К шести утра это судно прибыло на большой рейд Кронштадтской крепости. Здесь его подвели к трапу адмиральского линейного корабля «Князь Владимир», стоявшего под флагом адмирала Кроуна.

На палубе корабля царило молчание. С глубоким волнением смотрели осужденные, как на крюйс-брам-стеньге «Князя Владимира» взвился черный флаг и раздался пушечный выстрел.

На других кораблях Балтийского флота, стоявших рядом, матросы и прислуга забирались на реи, чтобы лучше видеть все, что происходит на палубе «Князя Владимира».

Тяжелым, трудным шагом поднимались туда во главе со старшим офицером один лейтенант, один мичман, несколько матросов — от каждого корабля Балтийского флота. Таков был приказ царя, который лично выработал сложный, томительный ритуал гражданской казни.

В молчании все заняли предписанные места. Старый, испытанный в боях адмирал Кроун, не раз неколебимо стоявший под градом пуль и ядер, несмотря на все усилия, не мог овладеть собой. В руках у него дрожал пергамент приговора.

После прочтения приговора сорванные с осужденных мундиры с орденами и эполетами бросили на палубу — они подлежали уничтожению. Вынесли груду солдатских шинелей.

Один из осужденных, получив шинель, вдруг взмахнул ею над головой, как знаменем.

— Господа! — страстно звучал его громкий голос. — Придет время, когда мы будем гордиться этой одеждой более, чем какими бы то ни было знаками отличия!

Многие офицеры были не в силах подавить охватившее их волнение, скрыть сочувствие к осужденным товарищам. У иных по щекам катились слезы.

Вопреки замыслу коронованного владыки гражданская казнь, рассчитанная на позор и унижение осужденных, превратилась в торжество их мужества и чести.

Старый адмирал поспешил окончить предписанный ритуал.

К борту «Князя Владимира» вновь подошел тюремный пароход, и осужденные, на этот раз в солдатских шинелях, перешли на него. Там их ждал обильный завтрак, присланный на пароход офицерами «Князя Владимира».

— Господа, — раздался чей-то голос, — а где же наши осужденные на казнь товарищи?