Шелихов. Русская Америка

Воронцов постоял минуту-другую, взял с каминной доски бронзовый нож для разрезания бумаги и, неспешно крутя его в холодных, с хорошо отполированными ногтями пальцах, кашлянул. Затем, так же неспешно, взял нож за костяную ручку и тускло поблескивающим остриём ударил по каминной доске. Тонкий, высокий звук заполнил комнату. Александр Романович стоял, глядя в окно. Когда звук угас, граф осторожно положил нож на то же место, где он лежал ранее, шагнул к столу и сел. Лицо его изменилось. На лбу и на щеках разгладилось всего две-три складки, но с уверенностью можно было сказать, что лицо графа теперь выражало удовлетворение.

Воронцов понял настроение императрицы, но он видел и то, что выставка в Коммерц-коллегии оставит след в головах людей и придаст ему — графу Воронцову — новые силы. Он играл за одним столом с сильными мира сего, и каждый козырь в этой игре был важен.

   — Подходим, — сказал Измайлов серым от тумана голосом и указал пальцем, — вона, огоньки видны.

Впереди, в белёсой дымке, над оловянно блестевшей водой, Наталья Алексеевна увидела неяркий огонёк. Но тут же, рядом с ним, вспыхнул второй, третий. И огни выступили отчётливо.

Наталья Алексеевна рукой взялась за мокрые ванты, голову опустила. Было страшно. У Натальи Алексеевны даже зубы стукнули. Впереди — Охотск. Знала: сейчас явятся Козлов-Угренин, Кох... Налетят, как вороны, а защитника, Григория Ивановича, с ней нет.

Она стянула платок на груди, тайно перекрестилась. Стиснула накрепко зубы, чтобы никто не увидел, как дрожит лицо. Прыгают губы. Ещё дед говорил ей: слабость-то нечего людям показывать. Слабость не красит.

Услышала: зашлёпали по палубе лапти, заговорили мужики:

   — Подходим, братцы, подходим!

Вся команда была на палубе. Дождались. Выпало счастье. Каждому на берегу подмигивало своё окошко. Вглядывались мужики: горит свет-то ай нет? Но где там угадать? Вон огней высыпало сколько... А всё же всматривались, всматривались до боли в глазах. И уже кто-то и хохотнул:

   — Саня, назад сдай! Придержите его, братцы, за борт прыгнет!

«А Гриши-то нет», — ещё раз с горечью подумала Наталья Алексеевна и прикусила губу, чтобы не закричать в голос.

   — Что, матушка, — тронул её за плечо мягкими пальцами Измайлов, — из пушки будем палить или в колокол ударим?

Галиот всё подвигался и подвигался вперёд по тихим, словно оплавленным волнам, да так ещё шёл, что и ветра не слышно было и под бушпритом вода не говорила, но только чуть поскрипывал над головой такелаж. Впереди уже было не три, не пять, но множество огней, рассыпавшихся по берегу.

   — Герасим Алексеевич, — сказала вдруг Наталья Алексеевна, — а что, ежели подойти без пушечной пальбы и колокольного боя?

Измайлов наклонился к ней, хотел лицо разглядеть, но только чёрные провалы глаз увидел в свете фонаря да плотно сжатые губы.

   — Что так? — спросил удивлённо. — Да и нельзя. Обязан я при входе в порт обозначить судно.

Наталья Алексеевна шагнула к нему ближе, взяла за руку:

   — Боязно мне, батюшка, — сказала голосом тонким, — налетят хуже воронья, сам знаешь. А мне перед Григорием Ивановичем ответ держать.' — И ещё ближе подступила. — Ты скажешь, коли спросят, мол-де, хозяйка так велела, а я баба — дура, мне многое неизвестно может быть. — Заторопилась обсказать всё, что думала. — Подойдём тихо, груз снимем. Пакгаузы у нас добрые. Утром я уж как ни есть, а отвечу. Но груз-то под замками будет крепкими. А? Герасим Алексеевич? Так-то надёжнее.

И голос у неё стал потвёрже. И не понять сразу: не то просит она, не то приказывает. Вот как повернулось-то дело.

Измайлов от неожиданности даже заперхал горлом.

   — Вот так так, — сказал вдруг повеселев, — баба-дура... — Головой крутнул. — Я уж и сам думал, как оборониться... Но ты и меня, матушка, обскакала... Обскакала...

И живо велел убирать паруса.

Загремела цепь, с шумом упал в воду якорь, галиот дёрнулся и стал.

Наталья Алексеевна ещё сильнее стянула платок на груди. Трусила всё же, но вот сибирская крепенькая заквасочка в ней сыграла, настояла баба на своём. «Когда товар за дверьми хорошими, за засовами крепкими лежать будет, — подумала, — мне с кем хочешь разговаривать полегче станет. А там, глядишь, и Гриша явится».

И сжатые губы обмякли у неё.

А Измайлов уже дал команду байдару спустить на воду.

Заскрипели блоки, мужики на палубе замельтешились тенями.

   — Эк, облом, — крикнул кто-то недовольно, — куда прёшь? Возьми на себя, на себя!

   — Спускай, спускай! Смелее.

Слышно было, как байдара чирканула о борт и упала на воду. Плеснуло шибко, внизу, в темноте.

   — Конец придерживай, — сказали сипло с байдары.

По палубе простучали ботфорты Измайлова.

   — Как воры подходим, — сказал он, — как воры, а?

И чувствовалось, крепкие слова с языка просились у него, но он сдержал себя.

   — Ничего, батюшка, — ответила Наталья Алексеевна, — лучше сейчас нам воровски-то подойти, чем перед Григорием Ивановичем ворами стать.

Измайлов крякнул.

У борта плескалась вода, да мужики шебаршили в байдаре.

   — Слабый народец-то у нас. Силёнок немного у мужиков осталось, — вновь начал Измайлов, — я думаю вот, как сделаться...