Шелихов. Русская Америка

На описи берегов полуострова Аляска и закладке там малой крепостцы настаивал в прошлом году в Охотске Шелихов. Но кто мог предположить тогда, что судно, на котором Баранов шёл на Кадьяк, потерпит крушение и новый управитель американских земель компании зиму просидит на затерянном в океане острове? Теперь получалось, что с описью аляскинских берегов они опоздали на год, а отправившись всей ватагой на Кадьяк, потеряют ещё год, так как опись аляскинских берегов можно было начинать только с весны, имея достаточно времени до осеннего ледостава. Однако Александр Андреевич отдавал отчёт в том, что с опытным капитаном Бочаровым идти к Кадьяку одно, а без него — вовсе другое. Сам-то он только-только начинал мореходную жизнь на новых землях. И сразу самому ватагу в поход вести? От мысли этой неуютно становилось на душе. Риска он не боялся — не тот был человек, боялся людей загубить. И не скрывая тревоги, всё высказал Бочарову. А ватага была готова к походу. Байдары стояли у берега, был сделан запас воды и провианта, оставалось дать команду и выйти в море.

Бочаров выслушал нового управителя, посмотрел на тающие у горизонта облачка (стояли на берегу у готовых к отплытию байдар) и, неожиданно обняв Баранова за плечи, сказал:

   — Славный ты человек, Александр Андреевич, славный. Редко люди в незнании сознаются. Больше петушатся. А ещё реже души достаёт не о себе только думать, но и о других.

   — Не о том речь, — возразил Баранов, смутившись от похвалы капитана.

   — О том, о том, — уже строже сказал Бочаров и добавил: — Давай-ка так сделаем... — Глаза его сузились, острые лучики морщин прорезались у висков. — Я подробную карту вычерчу. Путь к Кадьяку мне известен добре. Привяжу ваше плаванье к каждому камню, к каждому мыску, и вы пойдёте строго по карте. Дойдёте. Мужик ты толковый. — И ещё раз с удовольствием повторил: — Ей-ей, молодца ты, Александр Андреевич! Я рад. — И добавил: — Карту сделаем.

На том и порешили. Не откладывая, ввечеру сели за карту.

Над Уналашкой шумела весна. Днём за людскими голосами и сутолокой становища не так очевидны были приметы весны, а сейчас, в тишине, в открытую настежь дверь землянки, где за столом гнулись при свете корабельного фонаря Бочаров с Барановым, врывались трубные, ликующие звуки просыпающейся жизни. В ночи не смолкал ни на минуту клёкот, гогот, курлыканье возвращавшейся после зимовки на остров птицы. Не пуганная никем, она шла низко. Даже посвист крыльев был слышен: ф-и-ть... ф-и-ть... Будто острая коса сочно, жадно резала траву. Косяки, заслоняя по-весеннему ярко светившие звёзды, отчётливо были видны в небе. Станицы шли одна за другой.

   — Ишь как птица играет, — кивнул головой на чёрный проем двери Баранов, не видевший до того островного птичьего пролёта.

   — Да, — не поднимая головы от карты, ответил привычный к Северу Бочаров, по-своему истолковав слова управителя, — торопит нас птица. Сейчас время не на дни, на часы считать надо.

Перо Бочарова вычерчивало на жёстком, чуть желтоватом, словно тронутом огнём, китайском пергаменте замысловатые линии, и Баранов диву давался знаниям капитана сложных переходов меж островов, морских течений, направлений ветров. Своенравный, опасный, загадочный для нового управителя мир моря, казалось, был врезан намертво в память Бочарова, и он ни разу не поправил в рисунке берегов. Перо скользило по бумаге, задерживаясь только для того, чтобы нырнуть в причудливый бронзовый пузырёк с чёрной, как ночь над морем, тушью. «Сколько же хожено им, — подумал Баранов, — по суровым этим водам. Какого труда знания эти стоят?» И он с благодарностью взглядывал на тонкое, подвижное лицо Бочарова.

За годы неспокойной жизни Баранов уяснил: цена человека определяется знаниями. И вовсе не важно — плотничьего ли ремесла он мастер, землепашец ли, а может, капитан, как Дмитрий Бочаров, — важно, чтобы дело он знал. Да знал так, как те редкие мужики, о которых говорят: «Эти и без углов избу срубят». И другое примечено им было: коли человек в одном деле мастером стал, так он, при нужде, и в другом преуспеет. На одну гору забравшись, можно и соседние вершины оглядеть.

Бочаров, не примечая взгляда управителя, ушёл в поднимавшиеся на хрустком листе пергамента земли. И Баранов без слов, по проходившим по лицу капитана теням, представлял злые волны узостей меж островов, тайные рифы, грозившие мореходу гибелью, бешеные струи течений, увлекающие лодьи в опасные водовороты. Лицо капитана то хмурилось, то освещалось добрым огнём, говорившим с очевидностью, что в запутанном лабиринте прибрежных камней, утёсов и отмелей он нашёл безопасный проход.

   — Ну вот, — сказал Бочаров, откладывая перо, — вроде бы всё. Гляди, Александр Андреевич.

И он повёл управителя по карте с осторожностью, как мать ведёт малого мальчонку, приговаривая: «Здесь не оступись, да здесь не споткнись». А споткнуться у Алеутской гряды было на чём. Море тут коварное, злое, усеянное подводными рифами. Суда должны были идти проливами, что те нитка в игольное ушко.