Шелкопряд

Трудно соединить два образа: Фэнкорта, сидящего передо мной в твидовом пиджаке, и литературного панка, как он сам называл себя в начале творческого пути, когда его книги, проповедующие изощренное, безудержное насилие, вызывали и восторг, и нападки. «Если прав был Грэм Грин, – считает литературовед Харви Бёрд, – и каждый писатель носит в своем сердце осколок льда, то к Майклу Фэнкорту это относится в полной мере. Сцена изнасилования в романе „Белафрон“{33} наводит на мысль, что у этого молодого человека в груди – целый айсберг».

В принципе, «Белафрон», произведение столь же совершенное, сколь и оригинальное, можно рассматривать с двух точек зрения. С одной стороны, дебютный роман Майкла Фэнкорта обнаруживает удивительную зрелость: здесь нет места дилетантскому стремлению автора вывести себя в качестве (анти)героя. Можно содрогаться от изломанности и аморальности этого романа, но нельзя отрицать, что перед нами талантливая художественная проза. С другой стороны, внушает тревогу то обстоятельство, что у Майкла Фэнкорта может просто отсутствовать орган, в котором полагается носить осколок льда, и тогда неповторимая в своей бесчеловечности история, рассказанная в его произведении, соответствует внутренней картине мира автора. Справедливы ли эти опасения – покажет время и дальнейшее творчество писателя.

Фэнкорт родился в городке Слаф, где его одинокая мать работала медсестрой. Она по сей день живет в том доме, где вырос Майкл. «Там ей хорошо, – говорит он. – Ее отличает завидная способность наслаждаться тем, что давно знакомо».

Его собственное жилище нисколько не похоже на неприметный домик в Слафе. Мы беседуем в вытянутой прямоугольной гостиной, среди мейсенского фарфора и обюссонских ковров. За окнами простираются необъятные угодья Эндзор-Корта. «Все это – выбор моей жены, – отмахивается Фэнкорт. – У меня вкусы совершенно другие: ничего, кроме необходимого».

В настоящее время возле дома подготавливается большой котлован для бетонного постамента, на котором будет установлена скульптура из ржавого металла: изображение фурии Тисифоны, о котором Майкл Фэнкорт говорит: «…спонтанная покупка… знаете, наверное: мстительница за убийство… мощная штука. У моей жены вызывает только омерзение».

И здесь мы вновь возвращаемся к тому, с чего началось это интервью: к зловещей участи Оуэна Куайна.

«Я еще не пропустил через себя убийство Оуэна, – спокойно говорит Фэнкорт. – Как, наверное, любому писателю, мне, чтобы разобраться в своих ощущениях, требуется изложить события на бумаге. Важно, как мы трактуем внешний мир, как мы его понимаем».

Можно ли отсюда заключить, что вскоре мы прочтем художественно обработанную историю убийства Куайна?

«Так и слышу обвинения в спекуляциях и безвкусице, – улыбается Фэнкорт. – Могу предположить, что такие темы, как разбитая дружба или последний шанс объясниться, что-то исправить, впоследствии найдут свое место на страницах моих будущих книг, но убийство Оуэна уже описано художественными средствами – причем его собственной рукой».

Майкл Фэнкорт – один из немногих, кому удалось прочесть пресловутую рукопись, содержащую, так сказать, план этого убийства.

«Я прочел ее в тот день, когда было обнаружено тело Оуэна. И сделал это по настоянию моего издателя, вследствие того что в романе изображен ваш покорный слуга».

Хотя вышеупомянутый образ носит оскорбительный характер, Майкл Фэнкорт, похоже, воспринимает это равнодушно. «Я не счел нужным прибегать к услугам адвокатов, – говорит он. – Любая цензура – это не по мне».

А как он оценивает литературные достоинства романа?

«Говоря словами Набокова, это „шедевр маньяка“, – с улыбкой отвечает Фэнкорт. – Возможно, когда-нибудь он и выйдет в свет, кто знает?»

Но это же не всерьез?

«А что мешает его напечатать? – возражает Фэнкорт. – Искусство призвано провоцировать; уже по одному этому критерию „Бомбикс Мори“ вполне отвечает своей цели. В самом деле, почему бы и нет?» – спрашивает литературный панк, обосновавшийся в усадьбе Елизаветинской эпохи.

«С предисловием Майкла Фэнкорта?» – любопытствую я.

«В моей практике случались и более причудливые зигзаги, – усмехается писатель. – Куда более причудливые».