Шёлковая тишина (ЛП)

Антон проводит рукой по волосам, взъерошивая их, и долго смотрит на меня, не мигая. Я вижу, что он собирается с мыслями, и перевожу взгляд на маленькие бутоны розочек, пока ещё не раскрытых. Они очень нежные и напоминают мне о тех букетах, что дарил мне Антон тогда, 5 лет назад. Их было всего два или три, но стояли они долго, украшая мою комнату всё то время, что мы встречались.

— Лиля, — начинает Антон, и я перевожу взгляд на него. — Ты имеешь полное право на меня злиться за то, как я поступил тогда. Я понимаю тебя, хотя по-прежнему считаю, что со своей стороны сделал всё правильно… Погоди, — останавливает он меня, видя, как открывается мой рот для протеста. — В любом случае, это дела давно минувших дней. Сейчас мы находимся в этой точке, и в этой точке у нас есть общий сын. Пока он мал, но, чем старше он будет становиться, тем больше ему нужен будет отец. Как друг, как пример, как наставник. И, я уверен, ты осознаёшь, что лучше всего на эту роль подхожу я. Кто ещё поймёт его? Кто ещё полюбит его, как своего? Кто будет готов отдавать ему все свои силы?

— Ма-акс! — внезапно слышим мы приближающийся крик Тимура из коридора. — Ма-акс!

Я закусываю губу, услышав это имя, и понимаю, что сейчас сюда ворвётся сын. Маргарита Петровна, наверное, сказала ему, что у меня гость, и Тим сходу решил, что это Макс.

Мой взгляд пересекается со взглядом Антона, и в нем я вижу бурный коктейль из презрения, обвинения и обиды. Он как-то слишком быстро понимает происходящее и вместо того, чтобы всё-таки с нетерпением ждать момента, когда перед ним появится его сын, он сверлит меня глазами с осуждением за то, что… Но за что? За то, что мой сын знает имя моего друга? За то, что он нашёл с ним общий язык? За то, что именно Макс пару раз проводил время с Тимом? Ну, так за всё это стоит осудить самого Антона, а никак не меня. Это был его выбор, неужели теперь ему не нравятся последствия его поступка?

Дверь в кабинет распахивается, и на пороге появляется Тимур — в футболке с динозавром и в шортах. Его глаза светятся радостью, а слова сыпятся, как M&M’s из перевёрнутой упаковки.

— Макс, пойдешь послезавтра со мной на?.. Ой.

Тим останавливается на месте, как вкопанный, и кидает на меня смущенный взгляд.

— Я думал, это Макс пришёл, — виновато объясняет он, разглядывая гостя.

Я не переживаю, что он заметит сходство между ними, потому что его нет. Мой сын родился моей точной копией в мужском варианте по заверению всех родных и знакомых.

— Нет, милый, — отвечаю я, успокаивающе поглаживая Тимура по руке. — Но ничего страшного.

В коридоре маячит Маргарита Петровна и одними губами шепчет мне извинения за то, что не удержала Тима в детской. Я улыбаюсь ей, понимая, что удержать Тима, когда ему что-то нужно, — это нечто из области фантастики.

— Антон, — представляется наконец мужчина, вставая на ноги и протягивая руку сыну.

— Тимур, — пожимает его крупную ладонь ребёнок. — Вы тоже книжки пишете?

— Нет, — качнув головой, отвечает Антон. — Я служу во флоте. Плаваю на кораблях.

Я приподнимаю брови, удивленная настоящим временем глаголов. Ведь он уже не плавает, почему в таком случае врет?

— На больших? — с придыханием спрашивает Тим.

— На очень больших.

— Кла-асс… А меня вот мама всё обещала в порт сводить, но никак не сводит, вечно занята! — сразу сдаёт меня с потрохами сын, и я немного краснею.

— Вечером решим, когда пойдём, ладно? — быстро отвечаю я, рукой подталкивая сына к выходу.

— Я могу вас сводить, — предлагает Антон, и у Тима загораются глаза.

— Это ни к чему, — скороговоркой отвечаю я. — Тимош, вечером поговорим, ладно? Беги к няне.

Сын нехотя выходит из комнаты, и я замечаю, как Антон кивает ему на прощание. Мужчина ещё некоторое время стоит на ногах, глядя на закрытую няней дверей, а затем вновь садится напротив меня.

— Значит, пишешь книжки? — задаёт вопрос он, и я понимаю, что Антон даже не знал, чем я занимаюсь.

Мне неприятно это осознавать, и я тут же делаю ответный выпад:

— Значит, плаваешь на больших кораблях?

Антон вздрагивает и отводит глаза в сторону. По его лицу я понимаю, что моя стрела попала точно в цель, и я жду его реакции. Он потирает рукой переносицу и как-то глухо отвечает:

— Просто пока я не могу найти себя. Не знаю, куда податься. Там, где я хочу быть, я больше не нужен. А отвечать сыну, что я ничем не занимаюсь, — плохой вариант.

На секунду мне становится его жаль. По-настоящему жаль, потому что не иметь возможности заниматься любимым делом действительно больно. Оказаться в подвешенном состоянии — тоже больно. Перестать быть нужным там, куда хочется попасть, — ещё больнее. И жить, со всех сторон окружённым болью, — невероятно тяжело.