Шёлковая тишина (ЛП)

Он садится за стол и углубляется в чтение, а я тревожно поджимаю губы. Мы с ним не говорили о книге всё это время, и Макс пока не знает о новом сюжетном повороте. Возможно, ему не понравится, и я готовлюсь защищать своё творение. Готовлюсь отстаивать свою позицию, готовлюсь отбивать его атаки. Макс, наверняка, будет защищать Джеда — ведь он пишет от его лица, и ему будет обидно оставить своего героя в проигрыше в финале.

Я внимательно смотрю на своего соавтора и замечаю первые признаки неудовольствия — он хмурит брови, сжимает челюсть, поднимает голову и читает мой текст будто бы свысока. В глазах — холод, на губах — злость.

Макс ускоряется, быстрее проматывает текст мышкой, перескакивает со строчки на строчку и, дочитав до конца, резко вскакивает со стула. Он смотрит на меня — с негодованием, со всполохами гнева, с порицанием — но не говорит ни слова. Я выдерживаю его яростный взгляд — пусть это и не просто — и, кажется, побеждаю. Макс разворачивается и выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.

Я глубоко вздыхаю. Наверное, ему потребовалась вся его сила, вся выдержка, чтобы ничего мне не сказать. Мне хочется увидеть, что Макс будет делать дальше — опять уедет? Он будет уезжать каждый раз, когда что-то будет ему не по нраву?

Я выглядываю из окна второго этажа и сначала замечаю Тимура, который со всей детской ответственностью поливает водой из шланга цветочные кусты и садового гнома. Потом в поле моего зрения попадает Макс, вышагивающий, как генерал на плацу. В каждом его движении, в каждом взмахе руки виден его посыл — не подходи! Но мой сын ещё не умеет так легко читать других людей, и поэтому, притаившись за кустом, внезапно обливает Макса водой.

Мужчина замирает на долгие секунды. Вместе с ним замираю и я. Детские выходки не всегда воспринимаются, как детские. Не всегда на них отвечаешь улыбкой вместо окрика. Не всегда поддаешься шутливому веселью.

Чуть поодаль я замечаю Стаса, и это успокаивает меня. Если Макс и выйдет из себя, то его отец сможет образумить его.

Тимур высовывается из-за куста, с любопытством глядя на Макса, а тот… вдруг подхватывает другой садовый шланг и окатывает мальчика водой с головы до ног. Их дружный хохот привлекает внимание Стаса, и вот они уже с двух шлангов обливают водой самого старшего мужчину.

Мое лицо озаряется улыбкой. Их общее веселье до того заразительно, до того радует мои глаза и душу, что мне не хочется желать ничего другого. Только жить в этом доме, рядом с этими людьми, в этой дружелюбной обстановке — и творить свои истории.

Я беру ноутбук и ложусь с ним на кровать. Вдохновение зарождается яркими искрами в моей голове и потрескивает ёмкими фразами, остроумными ответами и внезапными событиями, которые отпечатываются на экране и ведут героев вперёд.

Чуть позже ко мне приходит Макс. Он из душа, и от него приятно пахнет мужским шампунем. Он садится на кровать, берет мою ладонь и переплетает наши пальцы.

— Ты сильно изменила сюжет, — говорит он ровным голосом, и я киваю.

— Да.

— Почему ничего не сказала?

Я молчу в поисках хорошего ответа. Не сказала, потому что ты был занят? Да, но не совсем. Потому что не хотела спорить? Да, но опять не это главное.

Я вздыхаю и поднимаю глаза на Макса. Он смотрит на меня и ждёт. Ждёт прямого ответа на прямой вопрос, и я признаюсь.

— Потому что не ощущаю этот роман нашей книгой. Да, мы подписали договор, и ты пишешь главы от лица Джеда, но… всё равно это моя книга. Я не могу… — мне приходится подбирать слова, чтобы верно описать свои ощущения. — Не могу оторвать ее от себя, не могу разорвать ее на нас двоих. Не могу поделиться ею с тобой. Она — только моя. Прости.

Последние фразы я говорю тихо и опускаю глаза вниз. Во мне горят стыд, смущение, неловкость и в то же время — облегчение от наконец высказанного. Я вспоминаю, как с самого начала боролась против идеи соавторства, и понимаю, что неосознанно поступала правильно. Возможно, с другой книгой было бы легче, но эта — «пролежавшая» в моей голове несколько лет — эта история только моя.

Макс обхватывает рукой мой подбородок и поднимает его так, чтобы видеть мои глаза.

— Ты как-то раз сказала, что любовь — она не про откровенность, и что порой нужно уметь умолчать о чём-то, — его голос тихий, и слова нежно касаются моего сердца, как лепестки роз. — Так вот, ты была не права. Любовь — это умение принимать всё откровенное. Потому что откровенность и искренность между двумя людьми — это самое ценное, что может быть.

Слова Макса отзываются во мне чем-то таким теплым, таким родным — словно он говорит то, что я давно знала, но отчего-то позабыла. Его мысли кажутся мне до боли верными, до слез правильными и до головокружения идеальными.

Я порывисто тянусь к нему и попадаю сразу в его крепкие объятия, которые своей силой и своей нежностью добивают меня окончательно.

— Я люблю тебя, — шепчу тихо и внезапно для самой себя.

Тело Макса напрягается, будто я сказала что-то не то, но потом он сжимает меня ещё крепче, забывая про мою боль в боку, и я жмурю глаза из-за неё… или из-за его ответных слов.