Шёлковая тишина (ЛП)

Это был самый скользкий момент, потому что, доверяй Лиля мне чуть меньше, — и мне пришлось бы вызывать Зотова назад. Это можно было сделать, в одной точке острова связь всё же была, но я бы хотел, чтобы она верила мне.

И она, подумав, кивнула и уронила сумку на песок. Я выдохнул. Первая часть плана прошла успешно. Но впереди — самое сложное.

1. Гальюнная фигура — украшение на носу судна.

Глава 35

Такой тишины не было нигде — ни в квартире, ни в доме у родителей Макса, ни ночью в машине. Нигде. Местная тишина не звенела, не жужжала, не пищала, не стрекотала и не гудела. Только мерный шум волн — и он обволакивал меня так нежно, так осторожно, словно шёлк. Его скользящие прикосновения заматывали меня, как куколку, в свои тонкие прочные нити, и они сливались с моей кожей, наслаивались на мою душу, наклеивались на моё сердце. Я не сразу поняла, что эта тишина — глубокая, наполненная, мягкая — невесомым дыханием проникала в каждую мою трещинку и заполняла собой. Я становилась целостнее, становилась крепче, и в конце концов смогла улыбнуться. Не для Тимура — в попытке быть искренней, не для Макса — откровенно вымученно, не для его родителей — отчаянно фальшиво, а для тишины. Она разливалась внутри меня широкими складками шелка, и я ощущала ее так же ясно, как твёрдый песок под спиной, как палящее солнце над головой, как прохладные волны у ног. Не кожей, а всем своим существом.

Я улыбаюсь и чувствую взгляд Макса на себе. Он разглядывает моё тело. Без того жара, без того желания, а как заботливый муж рассматривает заболевшую жену — с состраданием, с тревогой, с сочувствием. Эти эмоции давят на меня сильнее, чем те, другие. Они не разжигают меня, не опаляют, не ускоряют. Они дарят мне уверенность, силу и покой. Они заставляют меня дышать глубже, смотреть дальше и понимать чётче. Они возвращают мне мои же слова — «ты будешь в порядке», и я испытываю легкий стыд. За свою слабость, за свою сломленность, за свою ранимость. И испытываю благодарность, что, как лавина, переворачивает всё внутри. Эта благодарность заставляет меня резко сесть и вглядеться внимательнее в того, кто сидит неподалёку.

Он измотан. Физически, морально — это видно с первого взгляда. На его плечах и раньше покачивались горы проблем, а он взвалил на себя ещё и мои, когда я оказалась сметена ураганом, уничтожена цунами, затоплена наводнением. Раздавлена, обессилена, обескровлена — из меня наживую вытащили мою историю. Без анестезии. Даже без извинений. И я потерялась, заблудилась в этом бесконечном лабиринте боли и обиды. Не могла выбраться. Не хотела выбраться.

А Макс… Может быть, он тоже был раздавлен. Может быть, он тоже был растоптан. Но плевать он хотел на эту слабость. Он, должно быть, выкинул ее к черту — давно, ещё когда был с Майей. Он, как упрямый паровоз на угольной тяге, просто едет и едет вперёд, и никакой снежный буран не в состоянии столкнуть его с рельсов. Ему не важны условия, не важен климат — он едет туда, где видит свою цель. Несгибаемо. Неотвратимо.

Я смотрю на него — с завистью — потому что я так не умею. Я вечно гнусь, как те надувные куклы от порывов ветра, я вечно застываю от слишком низкой температуры, я вечно вспыхиваю от самой малейшей искры. Я подвержена влиянию извне, а Макс — нет. Он слишком силён, слишком крепок. Если бы был металл, похожий на этого мужчину, то его стоило бы назвать максинитом.

Я вспоминаю, как однажды сравнила Макса с древнегреческим божеством, и понимаю, что не ошиблась. На долю богов тоже выпадало немало сложностей, но, что ни миф, — так трудности преодолены, а божество остаётся собою.

Я встаю и неспеша подхожу к моему соавтору — или, скорее, к автору моей бывшей книги? — и сажусь рядом с ним на колени. Его темные глаза всё так же обеспокоенно исследуют меня, мое лицо, мой взгляд и не сразу, но замечают изменения. Он скользит взглядом мне в душу и осторожно раскрывает мое сердце, словно хрупкую ракушку. Я чувствую — там, в глубине, скупо поблескивает то, что принято называть жемчужиной, — и она вся соткана из окружающей нас тишины. Не из слов. Не из действий.

Ладони Макса обхватывают мое лицо. Он цепляется своим взглядом за мой и буквально заставляет меня нырнуть в его темный омут. Его настойчивость утягивает меня туда, к себе, на самое дно. Там непроглядная тьма, там слишком холодно, а воды — слишком колючие, но они мягко несут меня дальше.

И я уже знаю, уже понимаю, уже чувствую — этот момент невероятного погружения друг в друга. Без слов, без признаний, а в полной тишине глазами в самую душу. И мои руки сами тянутся к песку на дне и оставляют там жемчужно-шелковые следы — такие же мягкие, такие же нежные, такие же крепкие, как тот неровный шарик в сердце моей ракушки. Они останутся там навсегда — вот так просто, так искренне я это понимаю.