— Замолчи уже, голова от тебя болит, — резко ответила Сулена и Карин, попробовав выдавить хоть звук, понял, что не может открыть рот. Плотнее закутался в покрывало и уставился на унылые черные поля, мимо которых они катились. Сон все же сморил его, проснулся только когда повозка остановилась у трактира, где они переночевали, и с самого утра снова тряслись по ухабам.
В город приехали только спустя неделю. Окраины встретили их тошнотворной вонью, грязью и бедно одетыми людьми, хмуро глядевшими вслед удобной повозке. Мимо покосившихся деревянных хибар, окна которых были попросту заколочены досками для сохранения тепла, по таким узким улочкам, что колеса почти задевали стены домов, повозка выехала в более зажиточные районы, где уже и дома выглядели добротнее, и стекла в окнах имелись. Улицы были шире, народ не такой замученный, кое-кто даже приветливо махал рукой.
Повозка проехала чуть ли не в самый центр, к одиноко стоящему на возвышении двухэтажному дому, огороженному таким высоким глухим забором, что даже в прыжке нельзя было заглянуть во двор. Остроконечная крыша уходила высоко вверх, из высоких труб валил дым. С внешней стороны забора не виднелось ни одного растения, зато за забором возвышался целый лес. И территория дома, судя по тому, что края забора Карин не разглядел, была огромна.
Ворота распахнулись, пропуская повозку внутрь, чтобы тут же закрыться за ней. Двор, в отличие от утоптанных земляных улиц, был выложен камнем и чисто выметен. За домом шумели деревья, перед домом сновали люди. Все окна были наглухо зашторены и у Карина возникло ощущение, что Сулена живет в склепе как упырь.
Двери дома открылись, на пороге хозяйку с поклоном встретил слуга, забрал пыльную накидку, после чего она ему что-то сказала и указала на лекаря. Потом скрылась внутри, ни разу не обернувшись.
«Жутковато здесь», — подумал Карин, оглядываясь. Вдоль забора был натянут металлический трос с ограничителями, и в каждой секции бегала собака высотой в холке ему по пояс. К псам никто не приближался, из чего парень сделал вывод, что ему либо с ними придется подружиться, чтобы как-то подобраться к самому забору, либо точно так же как и все туда не подходить.
Двое здоровенных мужчин подхватили его под руки и стянули на пол. Подтолкнули в спину, чтобы шагал вперед. Лапти стерлись еще в дороге, голые ноги тут же замерзли на ледяных камнях, Карин невольно поджал пальцы. У самого дома его развернули и повели в сторону, к одноэтажной пристройке, втолкнули в низкую дверь, которую тут же заперли за ним.
Небольшое, десять на десять шагов полутемное помещение с двумя масляными светильниками на стенах, деревянной кроватью, двумя сундуками и табуреткой было чистым. И пустым, ни одной вещи, которую можно было бы надеть. В сундуках не было даже пыли. В углу стояла перегородка, за которой обнаружилось что-то наподобие чана, только длиннее и мельче. В этой посудине можно было лечь в полный рост, совсем как в каменной купальне из воспоминаний.
Не темница, жить можно. В углу стояла небольшая железная печь. Дров, правда, тоже не было. Надолго он здесь или нет — никто ему не сказал, как и что ему делать. Карин забрался под мягкую шкуру, чтобы согреться, и уставился в потолок.
Слова Сулены о том, что Тайя понемногу начнет терять огонек, поддерживающий ее жизнь, и в итоге умрет во второй раз, травили душу, мысли. Да и Волот, оставшийся в селе, заставлял сжиматься от бессилия. Но сбежать в данный момент — это было бы самое худшее из того, что мог сделать. Карин не сомневался, что ведьма выполнит свое обещание и в тот же миг направит своего прихвостня на ничего не подозревающую девушку.
Ноги начали согреваться, следом — слипаться глаза. Еще немного Карин поборолся, потом провалился в сон.
Не проснулся, когда дверь открылась и те же два дюжих прислужника внесли ведра с горячей водой. За ними вошла старуха с накрытым подносом и совсем девочка лет десяти со стопкой одежды.
— Просыпайся, — потряс лекаря один из прислужников, пока второй наполнял длинный чан водой. — Вымойся, оденься и поешь. Хозяйка велела привести тебя.
С трудом разлепил Карин глаза, ощущая себя полностью разбитым и больным. Девчонка глазела на него, пока не получила подзатыльник от старшей, после положила одежду на один из сундуков и отошла к двери.
— Еда, — коротко сказала старуха. — Мойся и ешь. Постарайся не возиться, хозяйка ждать не любит.