Шемяка

Явившиеся не лебезили, на колени не падали, но, судя по злым, зело охреневшим рожам, эти мучительно гадали, как выйти из сложившегося положения.

— Заигрались, мошну свою прежде веры жалуете… — мрачно проскрипел старец в рясе. — Забыли веру, с кафоликами вошкаетесь, на народ не оглядываетесь. Народ-то я угомоню, а тут не моего ума дела, сами решайте…

Монах резко развернулся и ушел, успев едва заметно кивнуть мне.

Повисла тишина, сквозь которую было отчетливо слышно, как щелкает от ужаса зубами писарь, так и сидя в грязи. А еще, за забором нарастал с каждой секундой гневный людской рев.

Я молчал, они молчали. Наконец прозвучала резкая команда:

— Этих в поруб!

Администрацию тюрьмы вместе со стражниками тут же похватали и столкнули в ямы.

Посадники переглянулись, один из них, статный, мордатый старик, шагнул вперед.

— Княже…

Я не ответил, криво ухмыльнулся и молча пошел мимо посадников из острога через ворота, товарищи потянулись за мной.

— Княже!!! — улица встретила меня радостным ревом. — Милостивец, защитник православных! Скажи свое слово! Скажи!

Я поколебался мгновение, потом широко и истово перекрестился и крикнул:

— Славна вера православная во веки веков!!!

Плеснулся радостный рев.

— Ну будя, будя! — рядом со мной неожиданно появился Евфимий. — Видали? Вот ваш Дмитрий Юрьевич, на месте, а кафоликов укротим, не сумлевайтесь. Расходись…

Грянули призывы жечь Немецкий двор, да грабить иноземных купцов, но их заглушили согласные с архиепископом, невидимые заводилы быстро смуту прекратили. А еще, я сообразил, что мои «подвиги» снова приукрасили, выходило, что князюшка выступил защитником православной веры, на которую посягали еретические кафолики.

А дальше меня прямо на руках отнесли во двор к Середе.

— Милостивец… — старый ушкуйник пал на колени и ткнулся лбом в пол. — Не гневайся, что медлил, надо было дело толком сладить…

Я понял, что ситуацией умело воспользовались, чтобы пошатать местную власть, сменить расстановку сил на политической арене и, возможно, укрепить слабую московскую партию. Но гневаться не спешил, делов-то, получил по спине копейным древком, да посидел чутка в порубе. С меня станется, не привыкать. А все что на пользу Руси и мне на пользу.

— Все правильно сделал, — я его поднял с пола. — А теперь вели истопить баньку, да на стол накрыть и пошли за моим облачением на струг. Скоро ходоки заявятся мира просить…

Уже в бане, Минай и Прокоп одобрительно ворчали, охлестывая меня вениками:

— Эх, ладно ты придумал княже, как есть, ладно, а мы дурни думали, что ты просто захотел немцу морду набить. А тут вишь как… с дальней задумкой ты устроил. Ох, изряден умом, не зря тебя к нам взяли. Токмо не продешеви, возьми изрядно за урон со сквалыг!

Признаваться в том, что все случайно получилось, я не стал. Пусть себе думают, но действительно хорошо сладилось. А теперь надо соображать, что с посадников за обиду стрясти. И с немцев тоже, дабы неповадно было. Может показаться, что много не стрясешь и что персона я невеликая. Но на самом деле все совсем наоборот, новгородские влипли в жуткие неприятности.

Я князь Вятский, а с Вятки в Новгород идет сплошной поток пушнины, за которую новгородцы торгуют с ганзейскими — перекрой поток — большей части торговли конец. Мало того, я сын князя Галичского, можно сказать наследник, а Галич граничит с Новгородом, тоже важный торговый партнер, а еще сторонник против московских. А еще, Шемяка родич и крестный брат Великого князя Московского, Василия Дмитриевича, тот который подписал с ним мирный договор и ради сохранения этого договора, Василь порвет любого, особенно новгородцев, на который давно точит зуб. И посадники все это прекрасно понимают. И будут стараться любой ценой загладить вину.

— Почему не взял с собой?! — Зарина больно меня ущипнула, помогая одеваться.

— В поруб?

— Злой ты, — обиделась аланка. — Я без тебя как без сердца. Скучаю, ведь!

Я ее приобнял:

— Хватит кукситься. Идем, там уже ходоки копытами стучат, откупаться хотят.

Посадники уже присылали гонцов, с предложением переехать на жительство в более достойное место, но их послали в ответ. Тогда новгородские пришли сами мириться.

Вышел горницу весь из себя: парчовый кафтан, алая шапка с соболиной опушкой, алые сафьяновые сапоги, алый атласный кушак, сабелька в серебре на поясе, морда недовольная, злая и властная — вылитый князь-батюшка, надежа и милостивец.

И сел на стул в красном углу, под иконами. Зарина стала за левым плечом, Вакула за правым. Аланка тоже в парчовом платье в цвет моего кафтана, покрывало на голове скреплено серебряным обручем с каменьями, лицо мрачное, похоронное — что та вампирша. Рожа у стремянного зверская, что у того медведя-шатуна. Приличествующий антураж создают, умницы.

Слуги тут же принесли стол с яствами на богатой посуде и поставили предо мной. Остальные выстроились вдоль стен. Прокоп еще пригласил выборных из несогласных с общей политикой Новгорода районов, чтобы своими глазами увидели, как князь, надежа православных, зарвавшихся на место ставит.

— Зови…