Шенгенская история

С пустым рюкзаком по обочине освещенной солнцем дороги Андрюс легко прошел два километра, отделявших дом Кристофера от супермаркета в Вими. Конечно, он мог бы подождать автобуса или даже поехать на такси, но хорошая погода в этот раз только поддержала его желание избегать ненужных расходов.

Уже закупившись и не забыв при этом о кленовом сиропе, Андрюс зашел в кафе. Бармен Жан-Мишель обрадовался знакомому посетителю, «спросил», указав жестом руки в сторону кофеварки: «Кофе?». Андрюс кивнул и, сняв с плеч рюкзак с продуктами, уселся за столик.

– Ça va?[79] – спросил Жан-Мишель, опустив перед ним эспрессо.

– Ça va[80], – ответил Андрюс и тут же вздохнул.

Это традиционное дружеское приветствие, в котором ответ отличался от вопроса только отсутствием вопросительного знака, уже потеряло для Андрюса свой смысл, словно и не означало «Все в порядке?» Просто «Привет!» Таким же традиционным французским приветом для Андрюса был вкус кофе – совершенно одинаковый что в Париже на рю де Севр, что здесь, что в кафе Бельвиля.

Бармен принялся мыть пивные бокалы.

Андрюс, попивая кофе, наблюдал за ним. Подумал, что бармен – это самая гуманная профессия. Что-то вроде врача. То есть к врачам попадают уже потом. Попадают те, кому не смог помочь бармен. Или кому он не смог поставить диагноз, а значит, не мог и подсказать, как и чем лечиться.

Жан-Мишель проявлял интерес ко всем клиентам. В том числе и к нему, к Андрюсу. Это входило в его обязанности. Может, этот интерес к клиентам был включен в цену кофе или пива? Хотя вряд ли, ведь за такую же цену можно было найти кофе или пиво без улыбки и без интереса!

Андрюс задумался о Франции и сразу почувствовал себя обиженным. Будто бы Франция позвала его, а когда он приехал – бросила.

Кофе добавил в его мысли приятной горечи. На несколько минут к нему вернулась самоуверенность и самоирония. Он неслышно хихикнул, тоже над собой, над своей наивной детскостью, над своей недавней верой во французскую сказку. Эта сказка была родом из Литвы, из родной Утены, из маленького городка, который гордился своим «повстанческим духом», своим желанием отличаться от всей остальной Литвы. Правда, то, чем он отличался, вызывало у всей Литвы то же самое хихиканье, недоумение и пожимание плечами. В то время, как вся Литва считала национальным спортом баскетбол, в Утене построили стадион и начали играть в футбол. Вот и получился в результате единственный «футбольный» город в «баскетбольной» стране. К стадиону «пристроили» пивзавод, и Литва простила Утене его «диссидентство» за хорошее пиво. Вот и все. В остальном Утена была одним из многих провинциальных городков, в котором каждый как мог раскрашивал свое существование или собственным воображением и нереальными мечтами, или ремонтом в квартире, или новой яркой краской на заборе, отгораживающем его жизнь и территорию от жизни и территории других жителей. Ремонт в их квартире когда-то сделали родители. Забор на их даче в маленьком селе неподалеку красить не имело смысла, ведь и заборы соседей покрашены не были. А выделяться ярким забором в сером селе означало портить настроение соседям и провоцировать их на непредвиденные траты. Вот и оставалось Андрюсу мечтать. «Американская мечта» уже потеряла к тому времени свою популярность – те, кто ею болел, выехали из страны еще в девяностые. Остались мечты попроще и поближе – «парижская», «ирландская», «английская». Он себе выбрал «парижскую», хотя никогда прежде не бывал во Франции. Его знакомой и понятной заграницей долгие годы была Польша, куда он ездил с одноклассниками по обмену. И вот «парижская» мечта сначала перестала быть мечтой, превратившись в реальность, а потом перестала быть и «парижской». Так он оказался в реальности северной, прохладной Франции, в реальности Вими и даже еще в чем-то куда более мелком и странном – в реальности Фарбуса, – этого «присёлка» при селе Вими, которое само могло считаться пригородом Арраса, городка с площадью Гранд Пляс и с не останавливающимися в своем ежедневном движении жителями.

Мысли опять загнали Андрюса в темный тупик, где растерянность смешивалась с признанием своей слабости и беспомощности, где хотелось пожалеть себя, как потерявшегося в лесу ребенка-сироту, которому, даже если он найдет выход из леса, идти некуда.

Андрюс подошел к стойке, и Жан-Мишель тут же отвлекся от своих дел и стал как по стойке «смирно», глядя ожидающе в глаза клиента и сдержанно улыбаясь ему.

– Un cognac[81], – попросил Андрюс. – Et encore un café[82].