Шёпот

Те, оставив при себе лишь короткие ножи, а все остальное доверив на попечение слуг, обменялись с хозяином присущими моменту фразами и, приняв хмельную здравницу, сели за дубовый стол по левую руку от князя.

Олаф видел, какие настороженные и недвусмысленные взгляды бросают Ловчие на Тарона, как тихо переговариваются между собой, пряча озабоченные лица и сгоняя с них напряжение, едва замечали, что князь наблюдает за ними.

Мужчина знал, что все это значит. Знал, что кроется в их напряженных жестах, во внешне вежливых церемониальных ответах, в застольной беседе, в том, как они следили за передвижениями княжича по пиршественной зале. Охотники видели силу, причем темную и в большом количестве, и это красноречиво сквозило в их взглядах. Вот зачем они здесь.

Ловчие были тем родом, который защищал долину от тёмных и нечисти. В своё время такого добра немало водилось за холмами и в окрестных лесах. Охотники, обладая особым зрением и восприятием, мгновенно угадывали наличие даже капли силы. Когда в долине рождался ребёнок – неважно в семье фермера, ремесленника или в дальних южных селениях у старообрядцев – к младенцу звали ловчего, чтобы тот посмотрел ребёнка. Если в новорожденном были зачатки искры, светлого начала, то семья переезжала в род целителей. Это считалось очень почетным. Такую семью уважали, одаривали. Ребёнок рос и, освоив необходимые навыки, становился полноправным целителем.

Если же у младенца видели тёмные задатки, Ловчий забирал у ребенка силу, а семье больше не разрешалось иметь детей. Обряд отнятия был очень болезненным как для охотника, так и для носителя. И чем больше у ребенка силы, тем больше была вероятность того, что он не выживет после обряда. Часто родители скрывали рождение таких детей, чем нарушали предписанный строгий закон.

Раньше в долине было больше силы. Дети рождались с ней довольно часто. Но постепенно искра, как и тёмное начало, стали вырождаться, теряясь в следующих поколениях, рассеивалась крупицами такими мелкими, что порой Ловчим, жадным до силы нечего было отбирать. В селениях целителей все меньше становилось тех, кто нес в себе искру с рождения. В последнее время знания стали передаваться через опыт, а не кровь. А уж рождение чистокровного светлого или тёмного ребёнка с большими способностями стало настолько редким явлением, что Ловчие скулили от боли, когда с непривычки забирали силу у малышей.

В своё время княгиня запретила показывать дитя Ловчим, ибо чувствовала сердцем, кого родила. Боялась, что обряд отнятия вместе с силой заберет и жизнь её сына. Поддавшись уговорам жёны и страху за наследника, Олаф нарушил закон. И теперь Охотники, почуяв темную суть, прибыли в замок, чтобы убедиться воочию. То, что они увидели, повергло в шок даже старших из них. Живое воплощение волка сидело за столом, ходило по залу, оставляя за собой яркий плотный шлейф, распространяло упоительный запах, исходило клубящейся чёрной дымкой силы в таком количестве, что хватило бы не на один десяток Ловчих.

Олаф видел, как у сидящих за столом трепетали ноздри, а пальцы, сжимавшие кубки нервно подрагивали. Видел, как в глазах зажглась алчная жажда. Цель визита охотников была предельно ясна. Естественно, сначала они попытаются поговорить, поторговаться, ведь он не какой-нибудь старообрядец в глухом южном городище. Он князь, предки которого безраздельно правили в долине не одну сотню лет. Но что, если он не согласится? Что будет, если правитель, требующий соблюдения закона, сам откажется следовать установленным правилам и попытается отстоять силу и жизнь своего единственного ребёнка? Глядя на свою княгиню, сидевшую с таким бледным лицом, что казалось, в нем не осталось ни единой кровинки, Олаф принял решение. Оно было единственно правильным, ибо отцовское сердце другого не допускало. После завершения пира и того, как гости засобирались по домам, князь и Ловчие обменявшись говорящими взглядами, прошли в каминный зал.

Даже не предложив гостям присесть, Олаф без предисловий выкрикнул:

–Я не отдам вам сына!

–Но таков закон.– Нестарый, но болезненно худой Ловчий презрительно поджал губы, а в глубоко посаженных глазах вспыхнула злоба.

–Это убьет его. По вашим лицам я вижу, что тёмная суть Тарона велика, и обряд просто лишит его жизни. Я не могу этого позволить!

Ловчие, не проявляя внешней агрессии, впрочем, встали плотнее, как бы смыкаясь. Олаф на какой-то миг допустил мысль, что сейчас произойдёт непоправимое. Князь не смог уловить еле заметное движение тонкими пальцами, в это же мгновение, рухнув на колени, схватился за голову. Ему показалось, что мозг засунули в огромные тиски и, сжимая с неведанной силой, пытаются выдавить из его головы все соки. Из носа потекла кровь. Сквозь боль и ватный туман, почти гасящий сознание князь услышал шелестящий голос у самого уха.

–Ты ведь понимаешь владыка, что не употребить по назначению такую силу мы не можем. Рано или поздно твой сын может навредить себе и другим. Смирись.

Тиски ослабли, и взмокнувший Олаф еле дополз до кресла.