Шепот

— Ага, — выкрикнул между тем Кремер-Бремер, — вы еще не верите?! Так я вам докажу! Какое величайшее достижение нашего века? Безусловно, формула Эйнштейна Е = mc². Формула закона относительности. Хотите, я передам ее суть с помощью одной лишь таблицы умножения? Берем m, то есть массу, за единицу, умножаем единицу на с, то есть на скорость света, которая, как известно, равняется тремстам тысячам километров в секунду, но мы для простоты возьмем только тройку, ибо нулей можем приписывать сколько угодно, тройку перед этим возводим в квадрат. То есть единица, умноженная на девять, будет сколько? Будет девять. Универсальное число. Самое большое непарное число первого десятка, то есть основа всех чисел. У китайцев оно священно. По-английски девять будет «найн». А по-немецки «найн» означает отрицание. Мистическое число, которое китайцы принесли из глубины тысячелетий, рождается снова для новой цивилизации в гениальной формуле Эйнштейна. Я принимаю это число. «Найн», то есть нет. Я говорю — нет! Вы меня понимаете?

Кларк молча указал на дверь. Он готов был разрядить в этого дурака пистолет. Секретарша, хорошо знавшая такие припадки бешенства у начальника, повернулась на хорошеньких ножках и исчезла. Кремер-Бремер не испугался, он даже, пожалуй, не обратил внимания на гневный жест майора. Опять усмехнулся тихо и извиняюще, опять поглядел на Кларка глазами тысячелетней скорби, сказал «нет» и пошел к двери.

Уже на пороге остановился и, не оборачиваясь к майору, выставил сзади себя обе руки. Растопырил пальцы, пошевелил ими, спрятал большой палец правой руки. Девять.

Кларк подскочил к двери, толкнул его в спину, выругался. Но дверь снова тихо приоткрылась, и в щель просунулись девять длинных худых пальцев, пальцы шевелились перед глазами американца, словно бы издевались над ним. Он бросился к ним, но они исчезли и уже более не появлялись.

Потом майор несколько раз встречал сумасшедшего то там, то тут, и тот всегда тыкал ему в глаза свои девять пальцев. Идиот! И почему никто не уберет его из города? Майор удивлялся немцам. Шумят, вспоминают свои победоносные походы, мечтают о крестовок походе против коммунизма, а у себя под носом не замечают паршивого еврейчика, который, вполне вероятно, просто прикидывается идиотом.

И надо же было именно сегодня опять встретить сумасшедшего. Он стоял посреди улицы, подняв руки, и машины объезжали его, как проказу. Еще издали майор понял: то же, что всегда. Один палец загнут, а девять неуклюжей щеточкой, поникшим, жалким частоколом торчат перед лицом у сумасшедшего.

Снова девять, снова «нет». Так не будет же этого! Пусть попробует заслониться немощным частокольчиком тощих пальцев на бессильных руках, которые уже две тысячи лет не знают тяжелого физического труда и не обрастают мускулами. Задавить! Чтобы и следа не осталось!

Разогнал машину и полетел прямо на ненормального. Не огибал его. Целился самой серединой радиатора в изломанную фигуру, обвешанную разноцветными побрякушками чужих идей и призывов. Надвигалось худое, синюшное лицо, как в кошмарном сне. Пальцы упрямо торчали перед лицом. Перед чьим лицом? Того, что уже, казалось, клонился навстречу радиатору (а радиатор раскрылялся, даже как будто выгибался дугой, чтобы охватить неожиданную жертву и впрессовать в свои металлические соты, как хилого мотылька), или перед глазами у него, майора Кларка, человека без нервов, без сердца, без иллюзий и без кошмаров?

Девять. Найн. Нет. Нет? Да, нет.

Руки уже не подчинялись ему, но ноги сработали сами, без малейшего вмешательства сознания. Заскрежетали тормоза. Машина, оставляя черные резиновые следы на асфальте, остановилась перед Кремером-Бремером, радиатор глядел теперь совсем в сторону, на тротуар, на широкие витрины магазинов, на живописную толпу прохожих, даже не обративших внимания на маленькое уличное происшествие, — мало ли случается больших и малых уличных происшествий в переполненном машинами высокоцивилизованном городе.

Сумасшедший держал кверху девять пальцев. Майор потер себя по лбу. Кожа была сухая, как старая бумага. Дал задний ход, объехал безумца, спокойно повел машину дальше, хотя внутри у него все клокотало. Заглянул на работу, повертелся там, не зная, за что приняться, накричал на своего заместителя капитана Хепси, никак не мог дождаться вечера, чтобы поехать к немке, к которой почему-то стал привыкать, находил в ней то, чего не мог найти нигде и никогда.

Поехал в военной форме, хотя всегда избегал этого. Но сегодня не имел ни времени, ни желания переодеваться, к тому же хотелось предстать перед Гизелой хоть раз но загадочным маленьким человечком, а майором всемогущественной американской армии, которая пока что (да еще и долго, наверное) является полным хозяином на этой поверженной земле.

Но пыл его был напрасен. На условный звонок (два длинных, один короткий) открыла не Гизела, как всегда, а служанка. Неприязненно взглянула на его сверкающие пуговицы, стояла перед майором, как каменная, не пускала дальше.

— Где хозяйка? — спросил небрежно Кларк.

— Наверху, у хозяина, — ответила служанка.