Шепот

Майор резко встал, бросил на стол деньги, направился к выходу, стараясь не коснуться танцующих, особенно женщин. «Спокойно, спокойно», — уговаривал сам себя. Сел в машину, закурил сигарету, медленно выехал на шоссе. Знал: ничто так не успокаивает, как прогулка в одиночестве в машине, особенно ночью, когда шоссе свободно и на его серой поверхности, освещенной фарами, так хорошо отдыхают глаза. В такие часы он никогда не смотрел в сторону, не интересовался, что там выхватывают из тьмы лучи фар. Знал, что там должен быть лес, иногда невольно замечал, что там находится еще что-то невыразительное и мизерное, но душа его, душа странника, авантюриста, довольствовалась одним только шоссе, ей вполне хватало его узкого ложа.

Далеко впереди мелькнул яркий огонек. Сначала это была просто вспышка посреди шоссе; колючий лучик, словно от яркой звезды, разделил шоссе пополам, потом огненный кружочек затопил все пространство впереди и дерзко лез в глаза, ослепляя Кларка. Майор несколько раз мигнул фарами, предлагая встречному переключить свет, но тот не внимал предупреждениям и несся дальше со своим дурацким прожектором, так что в последний миг Кларк, чтобы избежать столкновения, вынужден был резко вывернуть руль вправо, машина выскочила на обочину, колеса поехали по скользкой траве, машину занесло, поставив почти перпендикулярно к шоссе, теперь ее фары освещали шоссе поперек, и в этом свете промелькнул, как видение, мотоцикл: парочка влюбленных, крепко прижавшись друг к другу, пролетела на «Цюндапе» мимо Кларка, и их крепкие объятия показались ему насмешкой над его сегодняшним поражением.

Посылая проклятия вслед парочке на мотоцикле, майор выбрался на шоссе и быстро помчался домой.

17

Американцы назвали улицу улицей Свободы. При нацистах она называлась улицей Павших борцов. Еще и поныне на некоторых домах сохранились эмалированные таблички со старым названием, казалось, никто не обращал на них внимания, а когда в магистрат приходили запросы от бывших узников концлагерей, аккуратные вежливые чиновники с истинно ангельским терпением объясняли, что магистрат не имеет сейчас достаточно средств на то, чтобы заменить старые уличные указатели новыми.

Да и кто тогда имел деньги! Даже предприниматели были вынуждены закрыть свои заводы и продавать оборудование (уникальное немецкое оборудование!), чтобы выручить нужную сумму оккупационных марок и выплатить контрибуцию, наложенную за незаконное использование во время войны рабской силы. И когда вдруг открывался новый магазин, или возникало кафе, или готовилось помещение под ночной клуб — это расценивалось как чудо, и говорилось об этом в самых высоких тонах и не иначе как относя это к бессмертию немецкого духа и неуязвимости немецкой творческой инициативы.

Всех переплюнул доктор Кемпер, безногий штабсарцт, который возвратился из советского лагеря для эсэсовцев, вернулся после двухлетнего сидения за колючей проволокой (а может, он и не сидел там за проволокой, а только рассказывал всем, что сидел!)и теперь нахально ездил по городу в эсэсовском мундире без отличий и даже носил гитлеровские ордена. Он останавливал свой форд, длинный черный форд последнего выпуска (и где он только мог его добыть!) у банкирских контор, у магазинов, которые когда-то торговали строительными материалами, а теперь сами нуждались в строительных материалах для собственного восстановления, показывался в магистрате и в Милитери Гавернмент, вел переговоры с какими-то людьми, жал руки, улыбался, подписывал какие-то бумаги, выкладывал наличные, и опять выкладывал наличные, и еще раз выкладывал наличные, даже удивлял всех, где мог человек раздобыть так много наличных в побежденной, поставленной на колени, обнищавшей Германии.