Шепот Черных песков

– Нет, – отрезал Персаух, – мы не суслики под землей жить! Дальше пойдем!

Никто не возражал. Племя снялось со стоянки и привычно отправилось вслед за своим вождем.

Еще не один хребет пришлось перевалить скитальцам, пока в ранний час очередного утра взор, обращенный на север, привычно не наткнулся на извилистую линию хребта. Впереди, сливаясь с небом, расстилалась пустыня! Воздух над ней казался гуще, чем в горах. Он колыхался, сбиваясь все плотнее к горизонту, линию которого мог разглядеть только самый острый глаз. На всем необозримом пространстве желтые холмы барханов перемежались с такырами[18], и повсюду виднелись темные пятна, кое-где устилающие поверхность сплошным черным покрывалом – Черная Пустыня! То ли пески были там черными, то ли кусты росли такие – сверху не понять, но, сколько ни вглядывался Персаух, реки он не увидел.

– Может, назад повернем, в ту долину, над которой пахучие деревья, похожие на кедры[19], на горе растут? Там и жара не будет, раз до сих пор холод…

– Вот именно – холод! – огрызнулся Персаух на мольбу жены, но посмотрев ей в лицо, смягчился: в глазах Цураам стояли слезы.

В последний раз он видел их, когда отбирал из ее рук сына…

* * *

Как-то в пути, в землях Аккада увидел Персаух белого верблюда – диковинного зверя! Увидел и потерял голову! Длинношерстый красавец свободно пасся неподалеку от того места, где встало племя. К себе верблюд никого близко не подпускал, но Персаух разглядел клеймо на его ноге и проследил, куда верблюд уходил на ночь – в дом богатого человека! Когда-то был тот человек ювелиром при дворе самого Шаррум-кена[20] – правителя Аккада, но об этом Персаух узнал позднее.

Одним вечером взял он несколько красивых вещиц, что хранила его жена в сундуке, и пошел вслед за верблюдом. Застав хозяина дома за трапезой, Персаух пожелал ему здравия и успехов в делах и предложил сделку – его украшения за белого верблюда. Ювелир, посмотрев на подношения, только рассмеялся в ответ. Гордый Персаух не мог смириться с унижением. Как он вернется в племя несолоно хлебавши?! И тогда, недолго думая, предложил за верблюда двух лошадей и отару овец, но упрямый ювелир отверг и это предложение. В ярости Персаух воскликнул: «Что же ты хочешь за своего верблюда?» А ювелир лукаво улыбнулся и спросил, буравя взглядом настырного переселенца: «А есть ли у тебя сыновья, почтенный вождь?» Персаух растерялся. У него было пятеро сыновей. Самому маленькому, которому отец дал гордое имя Эрум – Орел, тогда минуло пять. Вот его и забрал ювелир, обещая сделать из него мастера своего дела. Персаух тогда задумался – какой с малыша толк? Да и путь предстоит нелегкий, как не выдержит, заболеет, да помрет? Уж лучше оставить его в богатом доме, а взамен взять белого верблюда, какого ни у кого из вождей нет. Но жена не приняла его решения и только плакала в ответ на объяснения. Соплеменники же с тех пор прозвали вождя Отец Раба. Меж собой звали его и гордым, как верблюд, но в глаза не осмеливались, только с осуждением поглядывали на него и белого горбатого спутника рядом…

* * *

– Зимой скот померзнет, люди будут болеть. Не привычные мы к таким горам. Да и как сеять будем, когда урожай собирать… Нет, Цураам, нет, нам туда надо! – Персаух простер руку вдаль.

Цураам обреченно вздохнула. Она никогда не противилась воле мужа, хоть и ворчала на него. Всю жизнь слушала его, верила в его чутье, только за сына не могла простить. Сердце ее болело, и каждую ночь, стоило лишь сомкнуть веки, как детское личико – удивленное, с большими распахнутыми глазами – появлялось перед взором.

– Что ж, Персаух, идем, раз ты так говоришь, только водой надо запастись надолго. Нет там воды, это и мои глаза видят.

По сердцу Персауха скользнула боль. Жалко стало жену. Вот сейчас опять сядет на осла и будет ехать молча всю дорогу.

– Цураам, оставь осла, залазь на верблюда, да накидку потеплее возьми, что ты в одной рубахе, заболеешь еще, ветер вон какой дует…

– Я на твоем верблюде не поеду, тьфу на него… сколько раз говорила – и не предлагай больше!

– Эх, вредная женщина, упрямая, как осел!

– Кто б говорил…

Не стал Персаух больше с женой спорить. Сам достал меховую накидку и бросил ей на спину.

– Укутайся, говорю…

Цураам опустила голову и, завязав накидку под самое горло, взобралась на своего осла.

* * *

…Безграничны просторы пустыни! Куда ни глянь, везде власть песка, только деревья саксаула – с ажурной кроной, не сдерживающей вольный ветер – бросают вызов стихии, вмиг заметающей толщей песка все живое, что осмелится пробиться к небу в недолгую пору цветения. Пока не так сух воздух, пока пески еще хранят зимнюю прохладу, пока с неба на землю проливается редкий дождь, выползают из нор черепахи и суслики, зацветают маки и полынь, чтобы успеть продолжить свой род и потом снова впасть в спячку, остановив ток соков в стеблях, успокоив кровь в жилах до следующего сезона.