Шепот гремучей лощины

Темный пес дернул головой, попятился в туман, через мгновение его присутствие выдавали лишь два красных огонька.

– Что? – спросил Митяй шепотом. – Нам идти за тобой?

Огни мигнули и отдалились, а из тумана послышалось не то ворчание, не то рычание.

– Значит, веди! – Решился Сева и потащил за собой Митяя.

Шли долго. Севе казалось, что не шли, а просто блуждали в этом молочном мареве. По пути Митяй срубил ножом тонкую осинку, заострил с одного конца, протянул Севе. Опыт подсказывал, что осиновый кол – это пока самое действенное оружие против упырей. Полагаться на Горыныча, наверное, не стоило. У Темного пса были какие-то свои, неведомые планы.

– Заблудились, – ворчал всю дорогу Митяй. – Водит нас псина по кругу. Как пить дать!

Митяй Горынычу не верил. Или не доверял. Он сейчас вообще никому не доверял, и винить его за это было нельзя.

– Не по кругу.

Окружающий мир менялся. Туман стал чуть прозрачнее и, кажется, холоднее. Изо рта теперь вместе с дыханием вырывались облачка пара. Но видимость все еще была плохая, наверное, поэтому Митяй зацепился за что-то ногой и упал. Сева бросился на помощь в тот самый момент, когда Митяй заорал. Сева и сам бы заорал, если бы не потерял дар речи.

Из-под почерневших, полуистлевших листьев выглядывала голова. Белая кожа, пустые глаза, рога…

Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что это за голова. В горле заклокотало что-то похожее на смех.

– Чего ты ржешь?! – Митяю все еще было страшно, но он уже начинал злиться.

– Это Фавн. – Сева поднял голову за один из витых рогов, поднес к глазам. – Фавн смотрел на него пустыми глазницами, кривил в усмешке мраморные губы. – Голова статуи из парка. Там в основном нимфы, а на входе – Фавн. Голову ему отбили еще до революции. Так тетя Шура рассказывала. Местные думали, что она у кого-то в деревне, а она вот тут.

– Зачем? – спросил Митяй сдавленно.

– Что – зачем?

– Зачем кому-то голова?

– Не знаю. Для красоты. Или квашеную капусту прижимать вместо камня. Не важно.

– Да уж, не важно… – Митяй взял Фавна за второй рог, всмотрелся в его каменное лицо, буркнул: – Урод какой-то.

– Сам ты урод. – Сева аккуратно положил голову Фавна на подушку из листьев. – А это произведение искусства.

– Мы здесь произведения искусства ищем или моего батю?

Отвечать Сева не стал, огляделся в поисках Горыныча. Два красных огонька он увидел чуть поодаль. Горыныч терпеливо ждал, в их спор не вмешивался.

– Мы идем, – сказал Сева Темному псу. – Веди.

Только сказал, как тишину оврага снова нарушил вой. Огоньки в тумане исчезли, Горыныч ринулся на зов. Митяй с Севой ринулись следом. Они бежали, не разбирая дороги, доверяясь больше слуху, чем зрению. На сей раз, далеко бежать не пришлось…

Сначала они увидели зверя. В тумане понять, каких размеров этот зверь, не представлялось никакой возможности, казалось, что он огромный. И лишь наличие трех голов не оставляло сомнений, что это Горыныч в изначальной своей ипостаси. Горыныч рыл передними лапами землю.

Нет, это сначала показалось, что землю, а потом выяснилось, что листья. Темный пес разгребал кучу слежавшихся листьев.

– Батя! – заорал Митяй, и бросился вперед.

– Дядя Гриша?.. – Сева не заорал, но тоже бросился, потому что увидел то, что раньше скрывал туман – выглядывающую из-под листьев окровавленную руку. Это могла быть чья угодно рука: фашиста, партизана, деревенского мужика. Но они с Митяем уже знали правду.

Теперь они разгребали кучу из листьев втроем. Скорее мешали, чем помогали друг другу, но отступиться не могли. Особенно Митяй. Митяй греб и рычал не хуже Горыныча. Сева его понимал, ему тоже хотелось зарычать. А еще он боялся того, что они могут найти. Если дядя Гриша повстречался с упырями до них, то помочь они ему уже ничем не смогут.

– Батя! Батя, ты меня слышишь?! – Митяй смахнул почерневший лист с перепачканного запекшейся кровью лица. Смахнул лист, стер кровь, позвал шепотом: – Батя, ты меня слышишь? Это я, Митяй!

Митяй смотрел на лицо, а Сева видел все целиком. И то, что он видел, было страшным. Неутешительно страшным. Пальто, некогда щеголеватое, сейчас было изрешечено пулями и замарано кровью. Никому не выжить после такого… Никому…

А Митяй метался. Он отталкивал от себя костяную башку Горыныча, тряс отца за плечи, пытался выслушать сердцебиение. Какое сердцебиение?.. Сева уселся у ног дяди Гриши, прямо на подушку из прошлогодних листьев, сдавил виски руками, чтобы не слышать Митяева воя.

– Нет!!! Батя, нет! – Митяй все тряс и все пытался прослушать сердцебиение. Взгляд его был совершенно сумасшедшим. Митяй не верил, отказывался верить очевидному.

– Он мертв, – сказал Сева тихо. – Митяй, твой батя мертв! Ты видишь…

Договорить он не успел, потому что Митяй развернулся с яростной стремительностью и врезал ему в челюсть.

Сева бы смог отбиться. Он бы даже смог побить, но он не сопротивлялся, даже не закрывался от сыплющихся на него ударов, потому что понимал – это утешение. Вот какое есть. Кому-то нужны слова, кому-то объятья, а Митяю нужно так…